В черной пасти фиорда

Тамман Виктор Федорович

К вечеру подходим к исходной точке и ложимся на грунт. Мины будем ставить ночью, при полной воде.

Около полуночи всплываем. Еще раз проверяем место лодки по чернеющим мысам и вершинам гор, благо ночь сравнительно светлая. Убедившись, что отклонений нет, даем ход, медленно двигаемся под электромоторами.

Вот и исходная точка. Сбрасываем первую мину. И тут же погружаемся, продолжая ставить минное заграждение на глубине: осторожность не помешает. Расчет прост: если поставленную в октябре мину и подтащило (течением, волной) к нашему курсу, то лодка лишь коснется минрепа. А это еще не означает взрыва (у наших мин нет антенн, как у немецких противолодочных), да и взрыв мины над лодкой менее опасен, чем под ней. И все же напряжение

экипажа огромно. Мы-то знаем — советская мина пострашнее немецкой. И кто из экипажа не отсчитывает про себя каждую сброшенную!.. Все мы с нетерпением ждем, когда из трубы вывалится последняя. Но вот с облегчением воспринимаю доклад из кормового отсека:

— Двадцатая вышла!

Целый час отходим от заграждения, а затем всплываем на поверхность и запускаем дизели.

За ночь мы переместились на запад, в другой район. Шли вдоль берега, в близком от него расстоянии, но противника не обнаружили.

Пузырь в минных трубах

До рассвета, как обычно, даю команду к погружению. В момент погружения нос лодки неожиданно начинает проваливаться. Что это значит? Перекладка горизонтальных рулей и перекачка воды из носа в корму не возымели должного действия — дифферент катастрофически нарастает. Палуба принимает такой уклон, при котором уже нельзя стоять. Мы хватаемся за что попало, чтобы удержаться. Из-под настила и закутков вылетают когда-то потерянные инструменты, гаечные ключи и со звоном летят к носовой переборке.

— Продувать носовую группу балласта! Оба полный назад!

Мичман Василий Леднев, цепляясь за стойки и трубы, перебрался от водяной станции к воздушной. Перекрыв кормовую магистраль, он начал крутить большой штурвал клапана общего продувания балласта.

Трубы, по которым устремился воздух, уже покрылись инеем [14] , а нос лодки продолжает по инерции погружаться. На шестидесятиметровой глубине лодка, сдержанная задним ходом, мягко упирается в грунт и сразу же начинает стремительно всплывать, выпрямляя корпус.

14

Эффект холодильника: с уменьшением давления воздуха температура понижается. — Прим. авт.

Поднимаюсь по трапу и говорю Горчакову:

— Доложите причину дифферента и время готовности к погружению! И быстро — минута на размышление!

Только выбрался на мостик, как снизу слышу доклад:

— В минных трубах оказался воздушный пузырь. Воздух выпущен, можем погружаться!

Тут же отдаются нужные команды. Задраив люк, возвращаюсь в центральный пост.

— Заполнить главный балласт!

Лодка ушла на глубину без каких-либо эксцессов и была тщательно удифферентована.

— Много пролилось электролита?

— Нет, но доливать батареи необходимо.

Лодка отвернула от берега и легла на курс, ведущий в открытое море — район зарядки аккумуляторных батарей.

Мы провели тщательный разбор инцидента с воздушным пузырем. Как воздух оказался в минных трубах? Это так и не удалось установить — то ли крышки оказались не плотно закрытыми, то ли они пропускали воздух от ударов волн. Впрочем, появление воздуха в трубах — явление нередкое. Важно подчеркнуть другое: минные трубы время от времени положено прокачивать, запуская помпу. При этом воздух, окажись он в трубе, начнет выходить наружу через контрольные краники. Трубы прокачивают до тех пор, пока из краников не польется вода. Делать это обязаны стоящие на вахте специалисты. Между тем на вахту заступила уже третья смена, но никто из специалистов не поинтересовался состоянием труб. Не проследил за ними и вахтенный офицер.

На разборе указывалось, что вахтенный офицер — это не впередсмотрящий. Управляя кораблем,

он обязан не только видеть, что делается в поле его зрения, но и знать, что должно делаться на корабле, обеспечить выполнение наставлений, инструкций и приказаний командира. Мне пришлось кое-кого резко упрекнуть.

После разбора, находясь уже в боевой рубке и отдыхая на диванчике, я много думал о тех уроках, которые необходимо извлечь из истории с минными трубами. И приходил к выводу: организацию службы на лодке надо всемерно улучшать. Очень важно, чтобы каждый член экипажа твердо знал свои обязанности, а контроль за состоянием техники был постоянным и неослабным.

Пройдет немного времени, и эти вопросы явятся предметом всестороннего обсуждения на партийном и комсомольском собраниях. Но это в базе. А теперь проводились беседы с коммунистами и комсомольцами, разъяснялись личному составу наставления и инструкции, создавалась атмосфера общей высокой требовательности и взыскательности. В тот день у меня состоялся разговор со старшим помощником командира Г. С. Редькиным, непосредственно отвечающим за организацию службы.

Капитан-лейтенант Редькин — культурный, эрудированный офицер, великолепно разбирающийся во всех видах оружия. Он много приложил стараний в обучении личного состава. И все же организаторские способности старпома оставляют желать лучшего. Тут, очевидно, сказалось длительное его пребывание в должности флагманского специалиста — Григорий Семенович еще не полностью вошел в корабельный темп жизни. Нам, морякам, нельзя долго работать на берегу: теряем квалификацию.

На флоте среди некоторых командиров кораблей бытует мнение, что старший помощник должен быть жестким в своих требованиях, иначе якобы невозможно держать команду в руках. Я не являюсь ревностным сторонником такого, взгляда, хотя и сознаю, насколько легче жилось бы мне за спиной волевого и строгого старпома. Я мог бы тогда всецело отдаться тактике, управлению кораблем.

…Глубокая ночь, а работа на лодке не прекращается. Электрики, возглавляемые главстаршиной Алексеем Карпенко, приводят в порядок аккумуляторные ямы, нейтрализуют и выбирают пролитый электролит, заряжают батарею. Команда готовит корабль к предстоящему поиску противника.

Третье блюдо

— Поднять перископ!

Эту команду я давал сам себе. Она произносилась и для информации других: горизонтальщик должен был вести лодку на определенной глубине, штурман — быть готовым проложить по моим данным пеленг…

Итак, я нажал на кнопку подъема. Послышалось приглушенное жужжание электромотора, и цилиндрическое тело оптического прибора начало двигаться вверх. Из-под сальника просочилось несколько капель воды, и они покатились вниз. Наконец из шахты показалась нижняя головка перископа с устройствами, облегчающими наблюдение за поверхностью моря. Сообразуясь со своим ростом, я остановил подъем, откинул в стороны рукоятки, с помощью которых вращается перископ, и прильнул главой к резиновой оправе окуляра.

Передо мной открылась картина довольно однообразного северного побережья Норвегии. Горы, поднимающиеся здесь на 300–400 метров, покрыты снегом, а их крутые склоны обнажены. Поворачиваю ручку прибора перископа на «увеличение» и вижу пласты кварцевого песчаника, образующие почти отвесные берега. Это мыс Нордкин, у оконечности которого приютился небольшой островок Авлейса.

С утра 1 февраля мы находимся на позиции у самой северной оконечности Европы. Стоит непривычно хорошая для зимнего месяца погода: слабый ветер, мелкая волна, видимость полная. Баренцево море удивляет нас покоем и одновременно раздражает: в его водах никаких признаков фашистских кораблей. Здесь, казалось бы, проходит коммуникация, питающая боеприпасами и продовольствием северный фланг гитлеровской армии; здесь, по всем данным, должен следовать поток стратегического сырья (никелевая руда). А мы ничего не видим — ни транспорта, ни мотобота, ни шлюпки.