В чужой стране
Шрифт:
Впереди, метрах в пятидесяти, идет группа бельгийцев. «Нужно догнать их, идти вплотную за ними!» — Шукшин прибавляет шаг.
До ворот остается уже не больше сотни метров. Они открыты настежь, должно быть, только что проходила машину. Прямо в воротах, прислонившись к столбу, стоит полицейский. Второй в сторонке разговаривает с немецким солдатом, держащим на коротком поводу овчарку. В свете прожектора поблескивает ствол автомата.
Шукшин и Зуев догоняют шахтеров, идут за ними в нескольких шагах, слева. Полицейский и солдат сейчас их не видят. Но как проскочить мимо
До ворот остается несколько шагов. Полицейский стоит слева. Шукшин и Зуев, прячась за бельгийцев, переходят на правую сторону. Нервы напряжены до предела, сердце бьется так, что кажется — стук его слышит полицейский. Шукшин сильнее стискивает рукоятку ножа. Если полицейский бросится к ним — ударить и бежать…
Они уже в воротах… уже проходят ворота…
— Камерад… камерад! — Окрик негромкий, почти шепотом.
Шукшин и Зуев не оглядываются, идут, не ускоряя шага, за бельгийцами.
Тихо. Слышно только, как стучат об асфальт деревянные башмаки.
Бельгийцы направляются в поселок. Долго идти за ними нельзя — впереди на перекрестке патруль. Шукшин и Зуев отстают от бельгийцев, оглядываются и, перебежав неширокое поле, скрываются в посадках.
Мокрые от дождя, тугие ветки низкорослых густых деревьев больно бьют в лицо, в кровь царапают руки. Но они не замечают этого и торопливо пробираются сквозь густые заросли.
Внезапно деревья расступаются, в дождливой темноте матово светлеет канал.
Переплыть через канал не хватит сил. Кроме того, сразу же за каналом шоссе, по которому то и дело проходят машины. Но оставаться в посадках тоже нельзя. Солдат, наверное, уже поднял тревогу. Каждую минуту посадки могут оцепить.
Шукшин, затаив дыхание, прислушивается. Тихо.
— Идем быстрее! Нам надо влево…
Они пытаются пробраться посадками, но скоро выходят на дорогу. Это опасно, но все-таки лучше, чем идти сквозь чащу. Посадками далеко не уйдешь.
Вдоль шоссе тянется высокий черный забор шахты. Конца его не видно. Однако, где-то тут, недалеко, должны быть еще одни ворота, третьи. Ага, вон они… Около будки прохаживается полицейский. Дальше, на углу, вышка. Часовой не страшен: если он откроет стрельбу, они сразу уйдут вправо, к мосту, проскочат его и побегут к лесу. Только бы пройти этот проклятый забор!..
Полицейский уже близко, отчетливо видна его черная фигура, чуть освещенная фонарем.
— Не торопись, я устал, — говорит по-фламандски Шукшин и, замедлив шаг, достает из кармана сигареты, зажигалку.
Покуривая, они неторопливо, краем шоссе, проходят мимо полицейского. Он поворачивается в их сторону, вглядывается. Каких неимоверных усилий воли стоит сдерживать шаг под пристальным взглядом полицейского. «Мост уже близко… Один рывок — и там»…
Нет, спешить нельзя. Только не спешить! Они идут, не ускоряя шага. Наверное, полицейский все еще смотрит им вслед. Как назло, дождь перестал, сквозь поредевшие облака светит круглая, полная луна.
Вон и вышка. Шукшин старается разглядеть часового. Его не видно, скрывает тень от крыши. Зато как хорошо видны
Сколько времени прошло с тех пор, как они вышли из санитарной части? Кажется, прошли не минуты, а вечность. Тревога на шахте еще не поднята. Конвоир, отводивший их в санчасть, мог решить, что русские сами ушли в нарядную, которую уже успели заполнить пленные, вернувшиеся из забоев.
Часового по-прежнему не видно. Они доходят до угла, поворачивают к мосту. За мостом — спасение! Еще только сотню метров…
Мост освещен, но на нем — ни души. «Быстрее, быстрее к лесу!»
К счастью, снова наплывают тучи, дорога и поле, отделяющие беглецов от леса, погружаются в темноту. Они бросаются в сторону, бегут по картофельному полю. Влажная глинистая земля облепила тяжелые башмаки. Бежать трудно, ноги путаются в высокой, густой ботве. Они спотыкаются, падают и снова бегут…
Мелькает молния, выхватывая из темноты низкие тучи, опушку леса. Лес уже, рядом, совсем рядом!
Только они пересекли поле — на шоссе, за мостом, засверкали фары машины, послышались отрывистые выкрики. Но теперь уже не так страшно. Под ногами мягко шуршит хвоя, пахнет мокрой сосной. Лес сплошь сосновый. Молодые деревья невысокие, но растут так часто, что их длинные, мохнатые ветки смыкаются. Лишь кое-где проглядывает небо.
Откуда-то слева доносятся сигналы машин, треск мотоциклов. Через минуту-другую они затихают. Можно остановиться, передохнуть, но Шукшин и Зуев продолжают идти. Ни усталости, ни боли в израненных руках они не чувствуют. Идут молча, настороженно вслушиваясь в легкий шум сосен. Им все еще не верится, что они на свободе. Идти, идти, как можно быстрее!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. РОДИНУ ЗАЩИЩАЮТ ВЕЗДЕ
Лесные жители
Они идут сутки, вторые, третьи, четвертые, пятые. И без того ветхая, рваная одежда превратилась в лохмотья. Кроме картошки, которую они съедают полусырой, у них ничего нет. У Зуева совсем развалились башмаки. Он их бросил, идёт босиком. На его ноги страшно смотреть — они все в ссадинах и ранах, кровоточат.
Надежда встретить в лесу своих не оправдалась. Единственный выход — зайти в ближнюю деревню, раздобыть еды и узнать, где Опутро. Если они шли правильно, не сбились с пути, то Опутро должна быть недалеко. Неужели за пять ночей они не прошли тридцати пяти километров?
На шестые сутки Шукшин и Зуев вышли к деревне. Она стояла в нескольких стах метрах от леса, по обеим сторонам широкого асфальтированного шоссе.
В огородах и садах работали крестьяне. Доносился стук молотилки, на пруду около огородов громко крякали, хлопали крыльями большие белые утки. Слышались голоса детей. И аккуратные кирпичные домики, видневшиеся среди деревьев, и ровный стук молотилки, и этот пруд с застоявшейся зеленой водой, усыпанный белым пухом, — все казалось таким покойным, мирным. Но этот покой мог быть обманчивым? По деревням шныряют гестаповцы, и среди фермеров немало членов фашистской Черной бригады, агентов гестапо.