В дальних водах и странах. т. 2

Крестовский Всеволод Владимирович

Миновав фабричную слободку, мы покатили вдоль одной из подгорных деревушек. По сторонам все те же, можно сказать, игрушечные домики, крытые только вместо черепицы соломой, но зато очень тщательно, аккуратно, так что выходит в своем роде даже изящно. У каждой хижинки непременно свой садик, окруженный живою подстриженною изгородью или бамбуковым плетнем, в котором проделана меж двух столбов калитка с соломенным навесом вроде крыши. В садике всегда имеется особый цветник и несколько прекрасно разделанных огородных грядок, а близ забора посажены две-три пальмы-латании, простирающие из-за него свои лапчатые, веерообразные листья на узенькую, но прекрасно содержимую дорогу. По бокам дороги идут две канавы, полные проточной водой, которой они снабжают другие, меньшие канавки, целой сетью расходящиеся по окрестным полям для их орошения. Каждый клочок земли, это истинный образец самой тщательной и высокой культуры. Я никогда не был в Западной Европе, но судя потому, что доводилось читать о ней в этом отношении, смею думать, что Япония не только потягается с самыми возделанными местностями Германии и Франции, но, пожалуй, и превзойдет их в значительной мере. Если только малейший клочок почвы представляет хоть какую-нибудь возможность к обработке, он уже не пустует. В Японии крайне дорожат землей и уважают земледельческое дело. Недаром же крестьянское сословие поставлено в ней вслед за дворянским, выше ремесленно-мещанского и купеческого, которое занимает лишь предпоследнюю, четвертую ступень с сословно-общественной жизни страны Восходящего Солнца. Ниже купеческого сословия идут уже гета или иета, нечто вроде парий, которым разрешено селиться лишь на окраине города, в особо отведенном месте. Кстати о гета: говорят, будто это потомки прокаженных, и замечательно, что они так же как и цейлонские парии обречены

на занятия, почитаемые грязными. Например, все живодеры, кожевники, дубильщики и уборщики падали принадлежат исключительно к сословию гета, к коему относятся также и палачи. Женщины их могут выходить замуж только за своих односословцев, и промысел развратом не считается для них зазорным средством к жизни; они, впрочем, нередко отличаются красотой и бродят по городу в виде уличных музыкантш и певиц: но не гейки, и их никогда не приглашают петь в дома, а кидают лишь монету в окно в виде подаяния.

Что касается владения земельною собственностью, то оно зиждется в Японии на следующих основаниях:

1) Земля составляет непререкаемую и неотчуждаемую собственность государства.

2) Право на пользование землей имеет каждый японский подданный, но

3) Земля принадлежит тому, кто ее обрабатывает и до тех пор, пока он ее обрабатывает.

Таким образом, составляя государственную собственность, земли в Японии не могут быть ни продаваемы, ни покупаемы, а сдаются лишь, так сказать, в арендное пользование.

Дорога шла мимо кладбища. Мы завернули и туда. Это было одно из больших городских кладбищ, Теннози. В центре его возвышается башня-пагода, к которой сходятся крестообразно четыре большие, широкие аллеи, разбивающие все кладбище на четыре участка. Каждый из последних разбивается на меньшие участки продольными и поперечными дорожками, следующими параллельно одна другой на одинаковых расстояниях. Теннози считается одним из самых аристократических кладбищ. У многих родовитых и зажиточных людей здесь откуплены места семейные, огражденные каменными цоколями, чугунными решетками и деревянными палисадами, — совершенно так же, как и в Европе. Могилы украшаются каменными памятниками, нередко очень красивыми, или просто стоячими аспидными плитами с высеченным именем покойника в сопровождении приличной эпитафии в стихах какого-нибудь священного текста, философского изречения и тому подобного. На недавних же могилах, где памятников еще нет, водружается в возглавии четырехгранный тесовый столб, на котором пишется имя и прочее. Нередко перед памятником ставится точеный каменный канделябр, служащий вместилищем для лампады, а иногда вместилище это делают и в самом памятнике. Лампады теплятся повсюду и, вероятно, за этим наблюдают служители местной бонзерии. Кроме того, каждая свежая могила украшается двумя-тремя бумажными цветными фонарями и цветами. Последние на этом кладбище служат непременным украшением вообще всякой могилы. Целые рощи елей, кедров, латаний, камелий и лавров, между которыми есть деревья глубокой древности, осеняют своими темными ветвями все эти памятники и цветники, образуя на каждом шагу прелестные уединенные уголки, полные серьезной тишины и мечтательной грусти. У главного кладбищенского входа возвышается священное тори, от которого и начинается первая широкая аллея, прямым продолжением коей по внешнюю сторону ограды служит городская улица, где совершенно так же, как и у нас, несколько лавочек выставляют на продажу намогильные плиты, столбы, цветы, венки и памятники. Тут же находятся и монументные мастерские. Кладбище Теннози расположено в соседстве с парком Уэнно и с северо-западной стороны примыкает к обширным уэнноским бонзериям. Солнце почти уже село, а мы за время нашей продолжительной прогулки успели-таки достаточно проголодаться и потому решили сообща пообедать в "министерском" ресторане, блого он тут под рукой, и на том закончить все сегодняшние планы.

23-го декабря.

В городе опять большой пожар. Начался он на закате солнца, и вот теперь уж близко полночь, а страшное содрогающееся зарево, охватив половину неба, нисколько еще не уменьшается.

Войска токийского гарнизона готовятся к большому параду. Сегодня все утро кавалерия была занята ездой и церемониальным маршем на соседним с нашим посольством плацу… Я провел там около двух часов времени, и мне кажется… но нет, воздержусь пока от скороспелых заключений, тем более, что ведь не в последний же раз я ее вижу.

24-го декабря.

Сегодня у микадо парадный обед в большой зале его дворца. Приглашены все посланники. Продолговатые столы, украшенные цветущими сливами в роскошных фарфоровых и бронзовых вазах, стоят рядами один за другим; за крайним из них приготовлен один только прибор — для его величества, микадо.

Все приглашенные рассаживаются на обозначенных билетами местах лишь по одну сторону столов, другая же остается свободною, дабы не сидеть к императору спиной, что ни в коем случае не допускается придворным этикетом. За первым ближайшим к микадо столом заняли места принцы императорского дома, имея в центре против особы государя дядю его, принца Арисугава как старшего. Братья императора разместились по старшинству, по обе стороны сего принца, а после них за тем же столом сидели государственный канцлер Санджио, министры и некоторые посланники, в числе коих и наш, К. В. Струве. Гости за остальными столами градировались по своему служебному и общественному положению. Перед каждым прибором стояли судки, в числе четырех деревянных коробок, наполненных кушаньями. Все ожидали выхода императора, стоя на своих местах. Вскоре раздались звуки традиционной музыки, возвестившей его появление. Он был в полном генеральском мундире, имея через плечо ленту своего семейного ордена. Присутствующие отдали глубокий поклон, а после того, как микадо, заняв место, сделал знак садиться, все тихо опустились на свои стулья, явившиеся уже несколько лет назад уступкой европейскому обычаю. Обед в присутствии повелителя страны происходил в совершенном молчании. На верхней крышке каждого судка лежало по два рисовых пирожка с сельдереем; затем в первой коробке находились сладкие лепешки, сделанные и уложенные очень красиво, с тисненным на тесте узором и гербом микадо; во второй коробке тоже разные сласти и пастила, расположенная с неменьшим искусством; в третьей и четвертой — рыбные кушанья, вязига из ласточкиных гнезд, грибы, омары, трепанги, маринованные ростки молодого бамбука и прочее. Тут же находились фаршированные рыбки или так называемая рыбная колбаса, зашитая в блестящую рыбью шкурку, которой придана радужная окраска. Вместо хлеба прекрасно разваренный снежно-белый рис, отборные зерна коего свободно отделяются одно от другого. Все эти кушанья окрашены в разные цвета (малиновый, желтый и зеленый) и уложены в коробках так красиво, что с виду походят более на затейливо изукрашенные кондитерские торты, чем на рыбные и овощные снеди. Самые коробки были сделаны из тонких планочек соснового теса и оставлены в своем натуральном виде, потому что традиционный придворный этикет не допускает употребления лака. На крышке верхней коробки было нарисовано акварелью только изображение императорского герба (астра), а на боках легким водянистым эскизом выведены веточки цветущей сливы, но в очень умеренном количестве, и также на основании традиции, не допускающей пышной разрисовки, ибо прародительская простота, как руководящее начало, должна сказываться и в этом. Судки были перетянуты пунцовым шелковым шнурком с кистями, завязанном на крышке в очень красивый бант, что придавало им вид простой, но необыкновенно изящной бонбоньерки. Говорят, в придворном штате числятся особые мастера, исключительно занятые приготовлением подобных судков для императорских обедов, и на долю их достается далеко не маленькая работа, так как в силу этикета одна и та же коробка не может быть употреблена в дело более одного раза.

Вместо вина за обедом подавали саки, и микадо, во изъявление особого своего благоволения, посылал некоторым из гостей (впрочем, весьма немногим) саки с собственного своего стола в очень изящных и тончайших фарфоровых чашках. Такое отличие было оказано и К. В. Струве, и притом одному из первых. Во все время обеда играла придворная национальная музыка, состоявшая исключительно из одних флейт, и плясали придворные танцоры. Но гостям не удалось их видеть, так как плясали они позади всех столов, на особой эстраде, выходящей в сад, который и служил для этой сцены живой декорацией. Оборачиваться же назад, хотя бы и слегка, чтобы видеть пляску, нельзя, потому что и это было бы нарушением этикета; таким образом любоваться классическим балетом, какой всегда представляется в этот день, мог один только микадо.

Вечером в наше посольство доставили от его величества на имя К. В. Струве судки, заключавшие в себе давешний обед, с присоединением той самой чашки, в которой микадо послал ему своего саки. Это уж такой обычай, чтобы все приглашенные сверх обеда, скушанного ими во дворце, получали еще у себя на дому другие, такие же точно судки с такими же кушаньями, дабы и семейства их могли иметь свою долю участия в императорском угощении.

Обед, подобный нынешнему, в силу традиционного обычая, всегда дается императором Японии на пятый день Нового года.

25-го декабря.

День Рождества Христова. После обедни и обычного в сей день молебствия в посольской церкви, приехал в посольство наше преосвященный Николай с праздничным визитом к семейству К. В. Струве. После завтрака у посланника, узнав, что я имею надобность быть сегодня на Иокогамском рейде, преосвященный предложил мне, не хочу ли я быть его спутником, так как ему желательно сделать нынче ответные визиты посетившим его морякам нашим. Мы отправились с первым же отходящим поездом в Иокогаму, и в исходе четвертого часа дня пристали уже на утлой фуне к массивному борту броненосного фрегата "Князь Пожарский". Там, на верхней палубе, под растянутым тентом, стояла разукрашенная цветными фонарями, фруктами и сластями рождественская елка, и матросы, в присутствии своего командира П. П. Тыртова и всех "пожарских" офицеров, вынимали билеты беспроигрышной лотереи, в которой для каждого из них был приготовлен свой практически полезный подарок: кому доставались теплые чулки, кому пара носовых платков, кому теплая фуфайка, фунт табаку, пачка сигар, фунт колотого сахару, чаю и тому подобного. Сверх того, каждый получал свою долю праздничных лакомств. После "Пожарского" мы посетили клипер "Крейсер", а затем наше флагманское судно "Африку". Везде для судовых команд были приготовлены подобные праздничные подарки. Около шести часов преосвященный Николай отбыл с "Африки" на военной шлюпке на берег; я же остался на судне, так как заранее был приглашен на сегодня, в числе лиц адмиральского штаба, в кают-компанию, к семейному офицерскому обеду, на котором присутствовали командующий эскадрой, барон О. Р. Штакельберг и командир "Африки" Е. И. Алексеев. В шесть часов вечера состоялась на "Африке" матросская елка, такая же как на "Пожарском" и на "Крейсере", с беспроигрышною лотереей. Праздник окончился матросским спектаклем в жилой палубе. Разыграны были две пьесы: "Разбойники" и "Представление о непокорном сыне Адольфе и прекрасной Героиде". Все роли распределяли между собою сами матросы, причем Героиду досталось изображать молодому безусому парню. Костюмы и украшения тоже мастерили они сами из разных кусков ситца, фольги и золотой бумаги. В "Разбойниках" изображается плывущий по Волге "стружок", который зрители должны представлять себе мысленно: двенадцать человек садятся попарно в два ряда на пол и представляют гребцов; атаман в картонной казачьей шапке и в бумажных генеральских эполетах, с фольговыми орденами на груди, стоит у руля, а его есаул, украшенный несколько скромнее, помещается впереди, на воображаемом носу, и пристально смотрит вдаль в картонную "подозрительную" трубку. Гребцы, раскачиваясь с боку на бок и медленно ударяя в такт в ладоши, хором поют "Вниз по матушке по Волге". После стиха "погодушка волновая, верховая" атаман трагическим голосом вопрошает есаула: "Не видать ли чего впереди?" Оказывается, что ничего в волнах не видно, и песня продолжается далее. На следующий подобный же вопрос есаул сообщает, что видно судно купецкое, везет оно дорогие товары заморские, но дороже всех товаров на нем — молодая прекрасная королевишна, что сидит в своем ясном терему на капитанской рубке. Раздается "сарынь на кичку!". Разбойники бросаются на абордаж и похищают прекрасную королевишну, в которую атаман тут же влюбляется, но для доказательства ропщущим товарищам, что из-за любви к полонянке он не забыл ни их, ни удалых дел, атоман решается бросить ее в волны. Как видите, это в лицах известная поволжская былина о Стеньке Разине. Что до "Непокорного сына Адольфа", то тут дело уже несколько сложнее. Царь-отец, с пеньковою бородою и в фольговой короне, приказывает позвать к себе своего непокорного сына Адольфа и отправляет его на войну покорять какое-то царство. Адольф покоряет и влюбляется в Героиду прекрасную, но затем начинает вдруг супротивничать своему родителю. Негодующий родитель требует опять позвать к себе непокорного сына Адольфа. Воины и "министеры" отправляются за ослушником и представляют его перед царские очи. Начинается объяснение между отцом и сыном, которое приводит к тому, что родитель велит ввергнуть непокорного в темницу и затем приказывает "министерам" и воинам сказнить его. Героида прекрасная, обливаясь слезами, бросается к ногам царя и молит простить непокорного. В конце концов родитель примиряется с непокорным сыном Адольфом, и сей последний, к общему удовольствию, женится на Героиде прекрасной. Декламация в обеих пьесах идет не иначе, как в возвышенном и трагическом тоне, причем актеры, делая в каждой реплике ударение на каком-либо важнейшем слове или выражении, для пущей экспрессии еще и топают ногой. Матросская публика с живейшим интересом следит за всеми перипетиями борьбы "прынца" Адольфа с родителем и награждает действующих лиц рукоплесканиями. Вообще история о непокорном сыне Адольфе с давних лет пользуется у нас во флоте большою популярностью и является у матросов самым любимым их представлением.

Рождественский вечер мирно закончили мы в небольшом обществе наших моряков в кают-компании "Африки".

26-го декабря.

Рейд с утра принял праздничный вид. На некоторых иностранных судах, кроме множества развешанных по снастям флагов, торчат еще на самых верхушках мачт большие букеты и разукрашенные елки. Сегодня, на одном из итальянских военных судов, поднял свой флаг принц Генуэзский, брат короля Италии, прибывший за несколько дней перед сим в Японию. Флаг его был встречен салютами со всех военных судов и с Канагавской береговой батареи. В полдень показался на рейде японский императорский штандарт.

Микадо сделал ответный визит принцу Генуэзскому и завтракал вместе с ним в его адмиральской каюте. Встреча и проводы императора сопровождались со всех военных судов установленными салютами.

27-го декабря.

Сегодня, в девять часов утра, происходил в присутствии микадо большой парад войскам токийского гарнизона. На том же, соседнем с русским посольством плацу, который по обширности почти равен нашему Семеновскому, придворные служители, за час до прибытия микадо, разбили неподалеку от въезда две большие цветные палатки, где внутри были разостланы богатые ковры и поставлены столы, покрытые парчовыми скатертями, а вокруг несколько стульев и кресел, узорчато расшитых разноцветными шелками и золотом. На столах красовались богатые металлические хибачи и табакобоны, между которыми были разложены сигары и лафермовские папиросы. Одна из палаток предназначалась для микадо и его гостя, принца Генуэзского, а также для принцев императорского японского дома; другая для высших государственных сановников и членов дипломатического корпуса, которые присутствовали на параде в присвоенных им мундирах и в полном составе своих миссий, усиленных еще морскими офицерами, нарочно прибывшими, ради этого случая, с Иокогамского рейда. Тут виднелись группы моряков английских, французских, итальянских, германских, русских и прочих. В среде некоторых дипломатических свит находились даже и католические патеры в иезуитских шляпах, как у дона Базилио в "Севильском цирюльнике", и в длинных черных сутанах. Кроме русского в составе всех остальных первоклассных европейских посольств присутствовали их военные чины, которые не всегда носят здесь звание военных агентов, а состоят в качестве разных атташе, вторых секретарей и тому подобного, но под рукой исполняют и обязанности военных агентов. Русская миссия, как известно, таковых не имеет. Все они также были в своих военных мундирах, в полной парадной форме. Долгогривый шлем драгуна французского и золотой шишак драгуна немецкого как бы спорили между собою в степени воинственности и красовались на первом плане, затирая своим блеском не только скромные шако, кепи и трехуголки пехотинцев и моряков, но даже красный мундир широкоспинного англичанина, обладающий свойством приводить в смятение и ярость всех встречных быков и буйволов на улицах Токио и Иокогамы, как о том еще в прошлом году написали в японских газетах. Но наибольшее внимание по своей внешности обращали на себя в среде дипломатов американский консул и китайское посольство. Первый, будучи только торговым, но вовсе не военным человеком, украсил себя импровизированною формой, в состав которой между прочим входила плюшевая квакерская шляпа с необычайно широкими полями. Точь-в-точь такие шляпы у нас, бывало, в старину надевали при похоронных процессиях погребальные факельщики, так что народ по старой памяти и до сих пор зовет их "пакольшицкими шляпами". Эта "пакольшицкая" шляпа, призванная играть роль военного головного убора, была обвита золотым этишкетным шнуром с длинными, ниспадающими на спину золотыми кистями. Гражданского покроя сюртук был просто залит золотым шитьем и позументами; громадные генеральские эполеты сияли на плечах; громадный и толстейший аксельбант, громадный шарф с болтающимися кистями, распушенная на длинных пассиках и громыхающая сабля и, наконец, громадные шпоры на лакированных башмаках довершали картинный костюм американского дипломата, который являл собою разительный контраст с обыкновенным черным фраком американского посланника, присутствовавшего тут же. Впрочем, он был не один такой: на одном из коммерческих консулов тоже красовались почему-то русские генеральские эполеты несомненно Скосфревской фабрики, выписанные, вероятно, из Владивостока. Все это немножко напоминало оффенбаховских адмиралов, и я заметил, что многим было очень весело любоваться ими.