В дальних водах и странах. т. 2
Шрифт:
Между тем приговор членов верховного совета сегуна, постановляемый именем микадо, не заставил долго ждать себя. Иенео, сидя у себя в поместье, бестрепетно ждет казни и, чтобы показать своим домашним полное спокойствие духа, сочиняет стихи. В роковой день ожидаемой смерти, в то время как он сидел, погруженный в свои думы, за ним тихонько раздвинулась ширма и в комнату вошла его супруга Кавайо. На лице ее отражалась душевная мука. Она подошла к нему и, склонясь перед ним на колени, коснулась челом циновки.
— Надеюсь, что мой повелитель бодр и здоров, — сказала она взволнованным голосом.
— Я здоров, Кавайо, но ты почему так грустна?
Княгиня сдержала свою горесть и отвечала.
— Моему господину угрожает опасность, как же могу я быть счастлива?
Иенео был тронут этими словами, но не показал виду. Бросив на жену
— Дорогая моя, я пришлю за тобою, когда настанет час… Мы еще увидимся… Я вижу, ты провела бессонную ночь; приляг и постарайся заснуть.
Она, шатаясь, вышла в коридор и, бросившись на пол, разразилась рыданиями. Сердце у нее разрывалось.
Несколько минут спустя, два Якунина прибыли в дом Иенео Такуми и вручили ему приказ, чтоб он, в силу японского обычая, как благородный человек, сам лишил себя жизни. Такуми, согласно нравам страны, подчиняется этому повелению беспрекословно, но хочет только передать свою последнюю волю главному своему самураю, советнику и любимцу Юраносуко, который, к сожалению, в данную минуту находится в отлучке из дому. Четверо из приближенных самураев, узнав, что их даймио должен сейчас умереть, стали просить якунинов, чтоб им дозволено было видеть его перед смертью. Когда Якунины доложили Иенео об этом желании ега вассалов, он ответил, что примет их только тогда, как возвратится Юреносуко. Между тем, осужденному был принесен короткий меч, как бритва отточенный предварительно с обеих сторон, и положен на низенький столик в углу комнаты. Иенео приготовился и занял свое место у столика.
— Теперь, милостивые государи, — обратился он к якунинам, — будьте свидетелями моего повиновения императорскому приказу.
И он взял в руки меч и благоговейно поднес его к своему челу, но тут как бы вдруг вспомнил что-то и стал звать одного из самураев: — Рикио! Рикио!
— Я здесь, господин.
— Юраносуко еще не воротился?
— Нет, господин.
— Увы!.. А я так желал увидеть его еще раз!.. Мне так нужно было поговорить с ним… Но что делать, не судьба.
И после этих слов осужденный крепко обеими руками ухватился за рукоять меча и навалившись на его острие, мгновенно распорол себе утробу, успев, однако, проговорить, что этот меч он завещает Юраносуко.
Возвратившийся несколько минут спустя Юраносуко нашел уже Иенео мертвым и благоговейно принял меч, послуживший орудием казни его патрона. На этом мече он произнес клятву отомстить за смерть своего даймио и скрыл его на себе, как величайшее сокровище и святыню.
Следующий эпизод новеллы чрезвычайно характерен, рисуя нам, насколько женское самопожертвование во имя исполнения какой-либо действительной или даже только воображаемой священной обязанности входит в японские нравы. Престарелая мать Юраносуко была когда-то кормилицей князя Иенео. Узнав о постигшем его несчастии, она поспешила приехать из деревни к нему в дом, но опоздала несколькими минутами и нашла своего вскормленника уже мертвым. Это зрелище чуть не свело ее с ума. Сын увел ее к себе, и слова его мало-помалу как будто ее успокоили, по крайней мере, к ней вернулось самообладание. Когда после похорон Иенео все члены семьи Юраносуко возвратились домой, он объявил им, что все они вместе с матерью отправятся завтра в деревню, в дом его брата. После вечерней трапезы в память покойного Иенео, старушка, по-видимому, спокойно, почти с веселым видом сказала сыну:
— Нам недолго уже оставаться здесь, а мне нужно еще кое-что написать. Я пойду в свою комнату.
Все слуги почтительно ей поклонились, и Юраносуко сказал ей:
— Уважаемая матушка, надеюсь, ты будешь хорошо почивать.
Немного позже, удаляясь тоже на покой, Юраносуко видел, что у матери все еще есть огонь и что, стало быть, она еще не започивала. На утро вся семья поднялась еще до свету, чтоб уложить вещи, а в комнате матери была тишина. Юраносуко, думая, что она еще не выспалась, так как легла очень поздно, не велел ее беспокоить. Но время шло, а мать все не выходит. С некоторым беспокойством постучал он тихонько к ней в дверь и сказал:
— Уважаемая матушка, прошу тебя поторопиться. Носильщики уже ждут на дворе. Извини, что я так настойчиво тебя бужу, но уже время… День на дворе.
Ожидая ответа, Юраносуко прислушался. Тихо. Тогда, встревоженный, он отворил дверь и вошел в комнату.
— Уважаемая матушка, — произнес он вполголоса, отодвигая ширмы, и вдруг с ужасом увидел, что лицо ее бело, как бумага, а на покрывале кровь. С горькими слезами опустился Юраносуко перед ней на колени и, приподняв рукой ее голову, смотрел на величаво спокойное лицо матери. Около нее лежал окровавленный кинжал, и вид этого оружия ясно показал ему всю волю и мужество, одушевлявшее в последнюю минуту, — мужество, достойное матери дворянина. Рядом, на низеньком столике, лежало письмо с надписью "последнее слово". Вот что писала она твердою рукой:
"Сын мой, оставляю тебе эти несколько слов. Ужасное бедствие обрушилось на нашего даймио, и я почти обезумела от него. Когда Иенео родился на свет, я приняла его своими собственными руками. Я научила его лепетать слово "уба" (кормилица). Я блюла за его детскими шагами, и сердце мое исполнилось гордости, когда он впервые прошелся от одного конца циновки до другого. Я видела, как расцветало его детство и развивалась славная юность. Я стояла за ширмами, когда он впервые принимал в торжественной аудиенции людей своего класса, и его удивительный такт, его достоинство и мужественная осанка вызвали тогда на моих старческих глазах слезы радостного умиления. Он был сын, которого я вскормила, мой глава и мой повелитель. Поэтому, когда мои глаза увидели его бездыханное тело, я решила себе, что он не совершит неведомый нам путь без спутника. Я кончаю свою жизнь для того, чтобы дух мой сопровождал его в этом странствии. Когда он опять услышит за собою стук моих сокки (деревянные сандалии), то приободрится, так как будет знать, что старуха-кормилица и по смерти окружает его своими попечениями. Сын мой, сердце мое стремится к тебе, хотя я могу лишь слабо выразить мои мысли и чувства. Прочитав это, схватись за рукоять твоей сабли и поклянись отомстить как можно скорее за своего даймио. Эта месть заставит тебя последовать за мною так скоро, что я буду слышать за собою звук твоих сокки и увижусь с тобою в загробном царстве в самом непродолжительном времени".
По смерти Иенео Такуми, имения его были конфискованы и семья доведена до нищеты. Прекрасная Кавайо решилась вести жизнь отшельницы и поселилась в бедном домике на уединенной горе, окруженная несколькими бывшими своими прислужницами, которые захотели разделить с ней ее горькую долю и труд ради насущного хлеба. Единственною поддержкой ее была надежда, что смерть ее дорогого супруга не останется не отмщенною.
Между тем, верные самураи Иенео сделались ронинами. Выгнанные из бывших его поместий солдатами сегуна, они в числе сорока шести человек ушли в горы и там доброхотно поклялись перед Юраносуко на том же мече отомстить за смерть Иенео.
Затем новелла возвращается к Кампео и жене его Каре и рассказывает, как они проводят жизнь в сельском доме тестя и ходят охотиться на медведей. Кампео, однако ж, не может вспомнить без горя и упреков самому себе, что любовь к женщине отвлекла его от исполнения своего долга по отношению к Иенео, — и вот, однажды встретясь на охоте в горах с одним из бывших своих сотоварищей и узнав от него, что все сорок шесть ронинов поклялись отомстить, Кампео просит его передать Юраносуко, что и он также желает принять участие в общей их клятве. Тот исполнил его просьбу, и спустя несколько времени принес ему ответ бывших товарищей, что желание его может быть исполнено, если он даст денег в общую их складчину на сооружение памятника покойному господину, и что только под этим условием Кампео может возвратить себе право на звание самурая Иенео Такуми-но-ками и на честь принять участие в мести за его смерть. К несчастию, у Кампео не было на это средств, и он в величайшем горе возвратился домой, к тестю. Но тут жена его, узнав, в чем дело, решается на величайшее самопожертвование, лишь бы только доставить мужу необходимые деньги: она закабаляется на пять лет в служанки в один из домов терпимости, так как иначе никто не соглашался выдать ей вперед сполна всю нужную сумму. Но мужу не суждено было воспользоваться деньгами, полученными за Кару. Когда старик, его тесть, шел с этими деньгами домой, на него напали в одной глухой местности разбойники, ограбили его и убили. По неосновательному подозрению в убийстве этом был обвинен сам же Кампео, которому после того, во избежание позорной казни, не оставалось ничего, как только покончить с собою обычным харакири (вспарыванием себе живота). Так погиб сорок седьмой из числа ронинов Иенео.