В Датском королевстве…
Шрифт:
Кристиан не был уверен, что хотел бы лежать на полу и совокупляться вместе со всеми под объективами фотокамер. Но он восхищался теми, кто на это решался, да и сам был не прочь, в смысле потрахаться, и именно потому, что наступили такие времена, ему не пришлось долго ждать.
Случилось это после всеобщего собрания, на котором было принято решение не идти на компромисс ни по одному вопросу. О каких вопросах шла речь, представлялось не очень понятным. Ясно лишь было то, что управление незамедлительно переходит в руки лидеров, а все, кому за сорок, вынуждены будут сложить полномочия, если не подпишут декларацию и не подчинятся требованиям и постановлениям воцарившейся хунты. Во время собрания слышался то свист, то аплодисменты, а дым в помещении стоял такой, что близорукому могло бы показаться, будто он полностью ослеп. Кристиан стоял в последних
Девушка, с которой они вместе оказались на улице, когда все разошлись по кабакам, приехала, как и он, из провинции. С первого взгляда это было незаметно. Она была одета как остальные, как тогда было принято: помятая шляпа с большими полями, повязанная вокруг шеи арафатка, длинная юбка, застегнутая на английскую булавку, высокие сапоги. Но как только она заговорила, стало ясно, что она уж точно не из Копенгагена. Оказалось, что из Коринфа, который, как сначала решил Кристиан, находится в Греции, а на самом деле, на датском острове Фюн. Звали ее Бодиль, она так же как и Кристиан, переехала в столицу — так сейчас делали все. Да и как иначе? Оставаться дома было уже невозможно.
Каждый из них говорил на своем диалекте, но язык был общим, и удивительно было, что, хотя они и шли по улицам большого города вместе с теми, кто этому городу принадлежал (в отличие от них), все равно все общались — на одном языке. Между ними не было никакой разницы, никто не обращал внимания на то, что оба они из провинции и не владеют новомодными жаргонными словечками. Им не только разрешили находиться со всеми, их не просто терпели, они сами собой вписались в эту многогранную картину. Что придавало уверенности и вызывало чувство огромного удовлетворения.
Как бы невзначай — такое должно было сложиться впечатление — Кристиан коснулся Бодиль, когда они шли по улице. Но она просто взяла его за руку, а он мысленно произнес: «Конечно, конечно, так и надо». И они стали парой.
С этого момента они сражались бок о бок. Коринф, похоже, во всех отношениях превосходил Хорсенс. Оказалось, что у Бодиль есть квартира — не то чтобы роскошная, но все-таки две комнаты, кухня, туалет и ручной душ. Когда Кристиан, до этого ночевавший где придется, перебрался к Бодиль, эти условия показались ему просто шикарными. Но больше всего ему понравилась кровать, потому что ему разрешили на ней лежать, а рядом лежала Бодиль. Все случилось чересчур уж легко, все шло больно уж гладко, но Кристиан Бьернов торопливо гнал от себя эти мысли. Нельзя же отказываться от счастья только потому, что его принесли на блюдечке с золотой каемочкой, да и как этому счастью было противиться, когда оно было повсюду?
Революция привела к тому, что рабочий день увеличился до двадцати четырех часов в сутки. Никто ни о чем другом и не думал. Работа была в разгаре, когда ты просыпался, и продолжалась, когда ты засыпал. Последнее было делом нехитрым, так как после беготни весь день напролет, а также уймы выпитого пива, поддерживать себя в вертикальном положении не представлялось возможным. Привыкнуть к пиву Кристиану было непросто. В Хорсенсе во время учебы в гимназии он практически ничего не пил. Дома за обедом у них подавали воду, а пиво ему не нравилось. Но поскольку в Копенгагене все пили пиво, он тоже не мог от него отказываться и в конце концов настолько к нему привык, что пил уже не задумываясь. Просто глотал какую-то жидкость, проникающую внутрь, без этого было не обойтись. Как и без многого другого: курева, анаши, музыки, криков демонстрантов, плакатов и лозунгов. И когда хор голосов скандировал «Хо-Хо-Хо-Ши-Мин!» никто не мог определить, родом ли ты из Хорсенса или Копенгагена. Как рыба в воде, вот как ощущал себя Кристиан Бьернов, как рыба в огромном косяке.
В качестве негласной награды за активное участие в захвате Института кинематографии Кристиану разрешили бегать за пивом и быть мальчиком на посылках для тех режиссеров, которые сразу приступили к созданию либо бунтарских, либо новаторских фильмов или же стали излагать историю революции. Иными словами он был помощником режиссера. Денег это никаких не приносило, но и здесь Бодиль открылась с неожиданной
Революция в большом мире шла своим чередом. Кристиан с Бодиль по-прежнему отстаивали ее интересы. В отсутствии энтузиазма их упрекнуть было нельзя. Но, конечно, в протестах, связанных с проведением ежегодной встречи Всемирного банка, Бодиль не могла участвовать так активно, как Кристиан, поскольку в это время она забеременела. Кристиан не совсем был уверен в том, случилось ли это до или после того, как они решили купить дом, но — как он говорил себе, — если уж у них будет ребенок, конечно, лучше жить в доме с собственном садом. Сад был не такой уж большой, но все же Кристиан мог взмахнуть граблями, выпуская в голубое небо красивые клубы дыма от сигар, к которым пристрастился.
И пока он работал граблями и курил, в голове роились разные думы. Собственно говоря, мысли о ребенке поначалу совсем не возникало. Ему было сложно соединить представление о малыше с революцией. Конечно, во время собраний у них под ногами путалось огромное количество ребятни, и он, понятное дело, хорошо знал, что лагеря на островах и идейные общины ими кишат. Однако он никогда не задумывался о том, что эти ребятишки имеют какое-то отношение к тем девушкам, которых он встречал на собраниях, не говоря уже о самой Бодиль. Разумеется, ему было прекрасно известно, что, если имеешь с девушкой интимные отношения, существует вероятность рождения ребенка. Однако это не первое, о чем ты думаешь, когда трахаешься. Во всяком случае, когда он трахался. Или когда они с Бодиль трахались. Или…
Он стоял, в задумчивости сжимая рукоятку грабель. Может, он знал слишком мало. Может, слишком мало беспокоился о мерах предосторожности. Но Бодиль? Разве такая современная женщина не должна о подобном заботиться? Он ведь на то и рассчитывал. Но, выходит, просчитался. Или это была случайность. Или…
Кроме того, он чувствовал, что в мире вокруг наблюдается некоторое ускорение. Правда, революция шла полным ходом, но началась она совсем недавно и как-то внезапно. Когда же он думал об обстоятельствах собственной жизни, то ощущал, что ход событий странным образом ускорился. Он коснулся Бодиль, она взяла его за руку, а теперь он тут машет граблями в саду, который не считает своим собственным, и ждет, что у него родится ребенок, его собственный. Или…
Внезапное головокружение он объяснил тем, что выкурил сигару. А может быть, выпалывая сорняки, он просто слишком резко нагнулся, а потом слишком резко выпрямился. Но когда он сделал несколько шагов, у него возникло странное чувство, будто ноги налились свинцом, что не могло быть связано ни с курением, ни с прополкой. Ощущение было такое, словно вязнешь в песке.
Теперь к ним заходило не так много народу, как в прежние времена, когда они жили в самом центре, но это же и понятно, если учесть транспортные расходы. Хотя поездка от Вандкунстен до Конгенс Нюторв стоила не больше, чем от Монумента освобождению до Тофтегорс Плас. Отчасти все это было связано с самой природой революции. Ей удобнее было разворачиваться в самом центре города, и когда учащиеся Независимой школы пролетариата шли маршем по улицам, то, само собой разумеется, собирались они в центре на Истедгаде, а не на Олекистевай. Но все же иногда к ним домой заскакивали изнуренные товарищи, и их размещали в комнате для гостей (в будущей детской) или укладывали на ковер в гостиной, где они спали вповалку и не спешили уходить с рассветом. И при этом как-то непонятно было, что они тут делают, когда все самодельные свечи уже догорели, а все косяки уже выкурены. Кроме того, Бодиль в своем положении очень плохо переносила дым (сама она давно задвинула чиллум на полку), но больше всего ее раздражали пропахшие дымом занавески. От запаха сигарет ее прямо-таки воротило.