В дебрях Африки

Стенли Генри Мортон

На другой день мы шли до горячих ключей Мтагеты, уже описанных мною прежде (книга «Через Черный материк»).

По приходе в лагерь нубийцы отправились на охоту за носорогами, которые водятся здесь во множестве; будучи отличными стрелками, они убили четырех громадных животных, а маленького носорога изловили и притащили в лагерь живьем. Мы привязали к дереву этого «малютку», ростом с крупного медведя, и он выказал при этом чрезвычайно воинственные наклонности. Принимая дерево за своего лютого врага, он с яростью на него кидался, стараясь пробить своим рогом; но, видя, что дерево упрямится и не трогается с места, он приостанавливался в раздумье, как бы измышляя иные средства к его

погибели.

В это время шаловливые мальчики-занзибарцы тыкали его сзади камышовыми тросточками, и зверь, испуская пронзительный визг, бросался в их сторону, насколько позволяли веревки, которыми он был привязан. Кажется, я во всю жизнь не видывал скотины более глупой, сердитой и упрямой. Чувствуя себя на привязи, он, кажется, был убежден, что все обиды причиняет ему дерево, и потому все с новым остервенением бросался на него, так что с размаху падал на колени. Камышовые трости опять дразнили его сзади, он кидался назад с изумительной быстротой и перевертывался на спину, ногами вверх.

Видя, что он понапрасну мучится и что довести его до морского берега будет слишком хлопотливо, я велел нашему мяснику и его помощникам зарезать носорога и отдать на съедение отряду.

31 июля, на походе к Кирурумо, один из занзибарских старшин, Уади-Асмани, положил поперек тропинки свое ружье и ящик и, не сказав никому ни слова на прощанье, скрылся. Он был совершенно здоров, со всеми в дружбе, и вдобавок я остался ему должен жалованье почти за тридцать месяцев службы.

Пигмейская девица, уже больше года состоявшая при нас, начала проявлять признаки серьезной хронической болезни, и мы решили покинуть ее у вождя Кирурумо. Бедная девушка служила верой и правдой доктору Пэрку, который своим ласковым голосом и мягким обращением совсем завоевал ее сердце. Она прикомандировалась к его палатке, и когда доктор уходил по обязанностям службы, она садилась у двери, как собачонка, и никого постороннего не подпускала к его жилищу.

Она прислуживала ему самым деликатным образом, никогда не надоедала и была вообще единственным существом женского пола, не употреблявшим во зло те маленькие льготы, которые мы представляли женщинам в нашем лагере. На походе она несла сумку доктора, а приближаясь к ночлегу, начинала прилежно набирать топлива и тотчас по приходе на стоянку хлопотала о том, чтобы скорее приготовить доктору чашку чая, так как по опыту убедилась, что это всего нужнее для его здоровья.

При одном из офицеров состоял еще другой представитель того же мелкого племени, мальчик, который никогда не обменялся ни единым словом ни с кем, кроме своего хозяина. Он приходил в лагерь раньше всех, прежде всех набирал топлива и разводил огонь. На походе он также нес вьюк, но никогда не уставал, даже не казался недовольным и не доставлял ни малейших хлопот. Иногда, когда ему удавалось набрать много топлива, какой-нибудь грубый лентяй приходил и отнимал у него весь его запас; тогда на лице мальчика выражалось глубокое горе, но он, не говоря ни слова, тотчас с новым рвением принимался за работу и натаскивал новую кучу, как бы находя, что время дорого и нечего по пустякам тратить его на перекоры. Таким поведением пигмеи довольно ясно доказывали, что им не чужды лучшие и благороднейшие побуждения человеческой природы.

У горячих ключей умерла жена Киббо-боры, маньемского старшины. Бедный малый был в таком отчаянии, что пришлось удерживать его от самоубийства. Целые сутки, сидя в лощине Мтагеты, он плакал, рыдал и выл, а прислуга его хором вторила ему. Ночью они никому не давали спать, и таким образом поневоле мы все принимали участие в его печали. Только по прошествии нескольких дней несчастный вдовец начал приходить в себя и покорился судьбе.

Продолжая путь вдоль травянистых горных цепей, идущих параллельно глубоким и узким долинам, тянущимся с юго-юго-востока к северо-северо-западу, во всю ширину областей Карагуэ и Руанды на западе, мы в три перехода пришли к Кафурро – селению, нередко посещавшемуся в старину арабскими торговцами.

Как и в Уганде, мы застали большие перемены в Карагуэ. Мтеза, с которым впервые познакомили меня капитаны Спик и Грант, отошел к праотцам, и в течение четырнадцати последних лет на престоле его пребывали Мванга, Кивева, Карема и опять Мванга. Руманика, благодушный язычник, типичный представитель вахумского племени, также отошел в вечность и умер так же мирно, как жил. Ему наследовал старший сын его Киензи, царствовавший только девять месяцев, – его брат Какоко отбил у него трон, продержался на царстве три года и за это время успел умертвить семнадцать братьев и выколол глаза меньшому своему брату Люажумба.

Но однажды, в ту пору когда Какоко, упившись мальвой, лежал на постели, пришел Качиконжу, дважды вонзил острое копье в грудь жестокого короля и тем избавил страну от деспота. В тот же месяц Хамид-бен-Ибрагим был умерщвлен сыном своим Сеид-бен-Хамидом. Нынешний король, царствующий в Карагуэ, – родной сын и законный наследник Киензи; ему только пятнадцать лет от роду, и зовут его Нагара или Уньягумбуа, у него два имени.

Гостеприимство, оказанное нам в Анкори, сопровождало нас и во все время следования через Карагуэ. По дороге к Кафурро нам предоставляли рвать сколько угодно бананов, и как только Нагара получил официальное известие о нашем прибытии, он прислал в лагерь достаточное количество бананов, быка, кур, пива, бобов, сладких бататов и кукурузы. Я, в свою очередь, послал ему винчестерское ружье и две связки медной проволоки.

Киенго, бывший некогда проводником Спика и Гранта и ходивший с ними из Уньяньэмбэ в Киоро, прислал нам в подарок быка, бананов, кур, молока, а капитану Нельсону за то, что он будто бы похож на «Спики», подарил жирного барана с хорошим хвостом. Никаких пошлин и повинностей с нас никто не требовал, если не считать того, что старый Киенго испытывал наше терпение своими бесконечными воспоминаниями и рассказами все о том же «Спики».

В Карагуэ сильно побаиваются короля Уганды. До своего изгнания Мванга не позволял ни одному чужестранцу проникать в страну иначе как по особому от него дозволению.

По смерти Руманики баганда начали забирать такую силу, что даже с арабских гостей Ндагары стали требовать такой же дани, как от купцов, заходивших в Уганду. За два года до нашего прихода баганда были настолько могущественны в столице Ндагары и Кинтагулэ, что забрали в руки все переправы через Александра-Нил. В Кафурро на месте Хамида-бен-Ибрагима они застали Бэккери, приморского купца, и потребовали от него двадцать штук ружей и двадцать бочонков пороху; но Бэккери отказался платить им такую дань на том основании, что он в гостях у короля Карагуэ, а не у властителя Уганды; за это они немедленно расстреляли его и его товарищей. Принимая во внимание такое положение дел, мне кажется, что если бы мы избрали этот путь для похода на выручку Эмина, вряд ли нам удалось бы благополучно пройти через Карагуэ с таким количеством оружия и пороху, какое мы пронесли; я думаю, что Уганда тогда была бы еще несговорчивее и с королем ее невозможно было бы сладить иначе, как с помощью значительного войска.