В дни Каракаллы
Шрифт:
Вергилиан поблагодарил каменщика, и мы пошли в указанном направлении. Квинт крикнул нам вдогонку:
– Красный кирпичный дом!
Действительно, за углом помещалась рыбная лавка, которую нетрудно было найти по ужасающей вони. Видимо, здешние щуки и угри особой свежестью не отличались. Зажимая носы, мы проследовали дальше и увидели на другой стороне улицы зеленую оливковую ветвь на мозаичной вывеске.
Народу вокруг нас в этот жаркий час было мало. Продавец гранатовых яблок тщетно призывал громкими криками покупателей. Среди развешанного через
– Ослиный помет!
Мы вошли в неприветливую дверь гостиницы, и там нас встретил привратник или, может быть, сам владелец, человек с обросшим черными волосами лицом и огромным носом. Вергилиан спросил его о Скрибонии.
– Скрибоний? Стихотворец? Найти этого бездельника нетрудно. Поднимитесь по лестнице на самый верх. Имя его написано мелом на двери.
– Дома ли он? Подниматься напрасно на такую высоту…
– Служитель муз дома. И, кажется, еще не успел упиться вином. Но лучше было бы, если бы он вовремя платил за ночлег. Горница отличная! Много воздуха и света. Если и вы пожелаете остановиться у нас, то вам всегда будет предоставлено самое лучшее помещение. Останетесь довольны. Можно и с девочкой…
Не слушая еще более заманчивых предложений, мы стали подниматься по скрипучей лестнице, где пахло кошками и отхожим местом. Так нам пришлось преодолеть около ста ступенек. Затем мы очутились на террасе с ветхими перилами, на которую выходило несколько дверей. На одной из них было начертано мелом: «Здесь проживает Тит Скрибоний и берет заказы на эпиграммы и эпитафии».
Вергилиан без стука отворил дверь, и мы очутились в низенькой полутемной каморке, наполненной светом и воздухом только в воображении хозяина гостиницы.
Поэт лежал на простом деревянном ложе, на неопрятной подстилке, вероятно набитой гнилой соломой, и ноги у него были прикрыты дырявой хламидой. Возле стоял трехногий стол, а на нем я разглядел глиняную чернильницу и прочие несложные принадлежности для письменных занятий. Если прибавить к этому, что на каменном полу валялся на боку пустой кувшин из-под вина, то это было все, чем обладал поэт.
Несколько мгновений Скрибоний смотрел на нас и, судя по выражению его лица, считал, что наш приход всего лишь сонное видение; потом убедился, что это явь, но не находил слов выразить свою радость.
Вергилиан, надушенный, в нарядной тунике из белоснежного шелка, казался в этой обстановке Аполлоном.
– Не узнаешь?
– Клянусь Геркулесом! Вергилиан!
Друзья обнялись и рассматривали друг друга в поисках перемен. Я скромно остался стоять в дверях.
– А ты все такой же лысый!
– Кто этот юноша? – указал на меня Скрибоний.
– Мой друг. Он спас мне жизнь однажды. Родом из Том, что на Понте. Я тебе расскажу обо всем.
Скрибоний произнес дружелюбным тоном:
– Почему же ты не войдешь, юноша?
Дружеская беседа завязалась легко. Вопросы сыпались с обеих сторон.
– Давно ли в Риме?
– Всего три дня.
– Клянусь Геркулесом, ты все такой же! А я пришел в окончательное ничтожество, как старая собака.
– Как ты живешь?
– Как я живу? Разные недуги одолевают и бедность. Даже нет денария на вино. А главное – скука. Пробую иногда писать и не могу.
Вергилиан вынул мешочек с монетами и высыпал горсть денариев на стол.
Скрибоний не протестовал, взял один из них, побежал к двери и стал звать какого-то Исидора. Ему ответил снизу бодрый голос. Тогда поэт вернулся и сел на ложе рядом с Вергилианом.
– Почему же ты не можешь писать стихи? Объясни нам…
– Не уверен в надобности того, что пишу. Достал у Прокопия чернил и немного папируса, начал сочинять сатиру. Думал, что стихи будут петь, как соловьи, парить, как орлы, а они, точно курица, не могут даже перелететь плетень.
– Покажи…
– Не стоит труда. А ты что написал?
– Я метался с одного конца в другой. Мне некогда было подумать о стихах.
– Жаль. У тебя большой дар. А этот юноша тоже поэт?
Я отрицательно покачал головой, и Скрибоний снова заговорил с Вергилианом:
– Дни твои проходят среди сильных мира сего. Вероятно, видел августа?
Вергилиан усмехнулся:
– Имел случай.
– Каков он?
– Может быть, это человек, считающий, что все ему позволено.
– Да, судя по рассказам. Юлия Домна…
– Антонин думает, что руководит событиями, как кормчий кораблем, а в действительности события влекут его и нас вместе с ним.
– Куда?
– Этого никто не знает. Но корабль плывет, подгоняемый дыханием времени.
Скрибоний покачал головой:
– Темно. Что сие значит, твое «дыхание времени»?
– А вот что. Считаю, что как в мире физическом, так и в нашем внутреннем мире должны существовать неизменные законы. Мы еще многого не знаем. Если ты возьмешь, например, весы. Та чаша перевесит, на которую ты положил более тяжкий груз. Так и в жизни. Более значительные явления побеждают незначительные, преходящие.
– Что есть вечное, что преходящее?
– Ты это знаешь не хуже меня.
Скрибоний ничего не сказал. Я тоже понимал, о чем говорит Вергилиан, однако не мог бы выразить это словами. Так нет возможности петь у охрипшего певца.
– Но все-таки, как же быть с твоим «дыханием времени»?
– По-моему, оно – дыхание миллионов людей: римлян, варваров, рабов, христиан, воинов… Из их вздохов рождается тот ветер, который превращается в бури. Может быть, перед одной из таких бурь мы и живем с тобой.
– А император правит государственным кораблем?
– Правит, но сам закрывает порой глаза, потому что бремя власти ему не по силам. Хотя он считает себя превыше всех.
– Императору полагается считать себя полубогом, – оскалабился Скрибоний.