В дни Каракаллы
Шрифт:
Вергилиану не стоило большого труда убедить и меня, что поездка в Оливий, расположенный не так далеко от Путеол, вполне в моих интересах. В этот порт скоро должна была прийти «Фортуна», и Трифон мог доставить меня на остров Родос, откуда постоянно ходили корабли в Понт, и я еще раз поверил поэту.
Делия улыбнулась, когда Вергилиан предложил ей поехать в те места, где прошло его детство.
– Неужели и ты был маленьким и цеплялся за подол матери?
Поэт всячески расхваливал свое имение:
– Оливий – чудесный уголок. Владение называется так по оливковым деревьям,
Как я мог отказаться от этой милой дружбы!
Присутствовавший при разговоре Наталис, которого тоже занесло счастливым ветром в Неаполь, зашедший навестить нас, советовал:
– А еще лучше Делии отправиться в Александрию. Там врачует Филоктет, ученик Аретея. Того самого, что лечил Марка Аврелия. Он с большим успехом излечивает грудные болезни свежей ослиной печенкой. Посмотрите на меня! Филоктет спас мне жизнь…
В последний раз взглянув с печалью на широкий Неаполитанский залив, который, вероятно, мне уже не суждено больше увидеть, я подумал, что он напоминает нежное объятие природы. Еще спали в теплых постелях те женщины, что я встречал во время прогулок под портиками. Колеса повозки весело загремели по каменной дороге…
В пути мы останавливались в маленьких городках и однажды немало смеялись над вывеской одного трактирщика, у которого нашли приют. Какой-то бродячий художник изобразил на ней чудовищную птицу и начертал такие стихи, вдохновившись Горацием:
Пока лесистые вершиныдадут приют для куропатоки звезды в небе не престанутс хрустальной музыкой вращаться,до тех пор в мире сохранится,Матерн, твоя в народе слава…Вергилиан смеялся от всей души.
– Великолепно!
Владелец таверны, краснорожий, пропахнувший кухонным дымом, упираясь кулаками в бока, заявил:
– Это я Матерн. За вывеску я уплатил пять ассов и в придачу подарил колбасу.
Путешествие обошлось без нападения разбойников, без поломки колес. Вскоре мы свернули на дорогу, ведущую в Оливий. Я наслаждался сладостными видами. Делия, которую растрясло в дороге, жаловалась:
– Когда же мы приедем? Я не рада, что оставила спокойный дом.
Но как можно было не любоваться волнистой линией голубоватых италийских холмов, среди которых вдруг возникал на скале розовый город или медленно приближались белые храмы на фоне темных дубовых рощ; у дороги мирно паслись стада овец. Мы захватили с собой путеводитель, составленный некиим Маврицием, где были указаны названия городов и селений, расстояния между ними, святилища, всякого рода достопримечательности, целебные источники и священные рощи. На остановках, которые часто называются по вывескам таверн, трактирщики низко кланялись нам, благодаря щедрость Вергилиана, и предлагали самые лучшие яства, но Делия едва дотрагивалась до пищи.
Иногда тянулись по обеим сторонам дороги безлюдные поля, овеянные морским воздухом, или попадалась навстречу пара волов в ярме, влачивших тяжелую повозку на скрипучих колесах, в сопровождении поселян в широких войлочных шляпах. Разъехаться с ними на узкой дороге было нелегко. Иногда под тенистым дубом стоял, опираясь на посох, старый пастух, с лицом как из бронзы, в овчине, невзирая на жаркий день, и с любопытством смотрел на проезжавших путешественников.
Наконец показались знакомые Вергилиану места. Он воскликнул:
– Все как двадцать пять лет тому назад – такая же тишина и такой же божественный воздух!
И схватив Делию за руку:
– Смотри! В той роще я искал орехи, когда они созревали и падали на землю. Там водились зайцы. А на горке у каменной ограды виноградные гроздья поспевали раньше, чем в других местах, и их собирали в плетеную корзину. Отец высоко поднимал первую сорванную гроздь, любовался ею и воздавал хвалу Либеру… Вот и старый дом!
Навстречу нам бежал по пыльной деревенской дороге Теофраст. Белозубый пройдоха уже успел, очевидно, завести в здешних местах приятные знакомства и радостно приветствовал своего господина. У ворот стоял с палкой в руке Нумерий. Он был в домотканом грубом плаще с капюшоном и добродушно улыбался всем своим широким рябым лицом.
Делия вошла в дом, пахнувший сыростью. Видимо, Вергилиан был растроган и со слезами на глазах смотрел на полузабытые предметы, которые снова выплывали в памяти из детских лет, и на статую Минервы в атриуме, покровительницу дома Кальпурниев. Поэт возблагодарил богиню за благополучное возвращение к пенатам почтительным поклоном, но, заметив, что Делия посмотрела на эту сцену с явным отвращением, нахмурился.
– Не презирай меня. Сто лет в этом доме славили Минерву.
Делия ничего не ответила.
– Я почитаю не мрамор, из которого сделана статуя, а идею разума, воплощенного в ней, – грустно добавил поэт.
Вечером за трапезою снова разговор зашел о разуме. Вергилиан удивлялся гению эллинов, что могли с такой ясностью постигать вселенную и ее устройство.
– И некоторые утверждают, – взволнованно рассказывал он, – что планеты, в том числе и наша земля, подобны огромным шарам, вращающимся вокруг небесного огня в прозрачных, как хрусталь, сферах, издающих божественную музыку.
Делия широко раскрыла глаза.
– Почему же мы ее не слышим?
– Потому, что уши нам заграждают земные звуки.
– Тогда кто внимает этой музыке сфер?
– Мудрец, отрешившийся от всего земного.
После неоднократных разговоров я знал, во что верил Вергилиан, вернее – что он не верил в богов и сомневался во всем. А мой дорогой Аполлодор учил меня, что мир родился из огня. Не из того обыкновенного огня, в котором сгорает полено, а из божественного пламени, и в него же со временем превратится.