В дни Каракаллы
Шрифт:
– Зачем нам твои богатства? – говорил он Трифону. – У нас есть все – еда, питье и одежда. На острове достаточное количество лоз, чтобы выжимать вино и приготовлять уксус для приправы к овощам. На Мелите существуют источники с приятной на вкус водой, и наши жены отличаются добродетелью.
После корабля земля качалась под ногами, когда я поднимался рядом с Делией и Вергилианом в гору. Он оглянулся на море. Волны еще бушевали, и черный корабль лежал на боку тяжкой громадой, вероятно навеки закончив свои странствия.
Поднявшись на холм, мы увидели
По просьбе Вергилиана женщины, приютившие Делию в своей хижине, послали в город за врачом. В ожидании его больную устроили на высоком ложе, укрыли чистыми шерстяными плащами, согрели чашу молока с медом. Делия сделала два или три глотка и снова закрыла глаза. Дыхание ее сделалось как огонь, и мы с нетерпением ждали прибытия медика.
Вергилиан, постаревший на десять лет и тоже полубольной, продрогший до мозга костей, с грустью оглядывал холмы, селение, храм на возвышенности…
– Север прав… Мир велик, но мал. Вот судьба забросила меня на тот самый остров, на котором страдал в ссылке с отцом поэт Оппиан.
Мы вышли на дворик, где серая лохматая овчарка вылизывала появившихся ночью на свет щенят. Они с жалобным писком ползали и копошились у розовых материнских сосцов. Морды у них были черные, морщинистые, что предвещало сторожевое рвение и злость будущих псов. Собака посмотрела на нас умными глазами, точно спрашивая, могут ли эти люди причинить вред ее детенышам, потом успокоилась.
Как я уже сказал, селение состояло из двадцати или тридцати построенных из камней и глины хижин, под крышами из тростника, а дома в городе были крыты красной черепицей. На улице дети играли в деревянный волчок. Местные жители – пастухи и виноградари – стояли кучками, переговариваясь между собою по поводу взволновавшего их кораблекрушения. За холмами погибала «Фортуна». Пришел убитый горем Трифон и сказал Вергилиану, что корабль уже невозможно спасти, – а ведь он много лет служил старому мореходу домом и весь смысл существования наварха заключался в плавании по морям.
Наконец приехал на ушастом ослике врач. Это был величественного вида старик по имени Феофил. Мы потом узнали, что медик – пресвитер местной христианской общины, к которой принадлежали и приютившие нас пастухи. Врач жил в городе, в красивом доме; он, видимо, пользовался любовью среди населения, потому что не успел старик сойти с осла, как его окружили люди и просили совета по поводу покупки какого-то виноградника, но Феофил, успокоив их отеческим жестом, сказал, что об этом поговорит в более удобное время.
Врач вошел в горницу, приблизился к больной. Делия только слегка повернула голову в его сторону, а Феофил сказал нам с Вергилианом:
– Друзья, оставьте меня наедине с болящей!
Мы покорно вышли на улицу. Дети все так же играли в волчок, и овчарка продолжала вылизывать щенят. Трифон отправился с корабельщиками спасать с корабля все, что еще возможно было спасти. Скрибоний в изнеможении спал в одной из хижин. Врач вскоре показался в дверях, опечаленный и суровый.
– Иди, – сказал старик Вергилиану, – она тебя хочет видеть.
– Неужели Делия умирает?
– Да, она умирает, – последовал спокойный ответ.
– И нет больше никакой надежды?
– Не знаю. Я дал ей целебное питье. Но средства медицины ограничены.
К старику опять приблизились поселяне, просившие совета относительно виноградника.
Вергилиан вошел в хижину, а за ним и я. Поэт спрашивал Делию о том, о чем спрашивают всех больных. Она улыбнулась только, но ничего не сказала и внимательно взглянула на Вергилиана, как будто бы хотела получше рассмотреть его лицо.
Дыхание Делии теперь стало хриплым. Мне стало не по себе, я поплелся в ту хижину, где спал Скрибоний, и нашел его уже сидящим за столом. Старый поэт ел сыр с хлебом, запивал еду вином из глиняной чаши и был, по-видимому, доволен своей жизнью.
Я сообщил ему печальную новость:
– Делия умирает…
Скрибоний не донес кусок хлеба до рта…
Неужели, спрашивал я себя, прекрасная возлюбленная поэта должна умереть, а все вокруг – люди, животные, деревья, птицы – останутся жить? Гармоничное тело Делии превратится в прах, подвергнется гниению, распадется, а эти бесчувственные камни будут существовать века. И только теперь, на вещественном примере, я понял, как непрочно человеческое существование, и поспешил вернуться туда, где лежала Делия. Больную укрыли овчинами, чтобы, по совету врача, вызвать у нее потение.
Хозяйка хижины с именем из платоновского «Пира», так как ее звали Диотима, румяная и высокогрудая женщина, пшеничноволосая, как Юнона, укачивала в колыбели ребенка и, напевая нежным голосом песенку, чтобы ее сын не плакал, не спускала добрых глаз с больной.
Вергилиан сидел возле Делии. Он умолял ее с болью в голосе:
– Делия, скажи мне что-нибудь!
Она открыла глаза, улыбнулась в ответ жалкой улыбкой, от которой у меня сжалось сердце, и прошептала:
– Дай мне яблоко!
Мой друг протянул ей плоскую плетеную корзину, наполненную плодами.
– Выбери любое!
Делия взяла одно из яблок слабыми пальцами, поднесла ко рту, но уже не могла откусить его и снова положила в корзину, погладила плод рукой, точно прощаясь со всем этим земным обилием. Вергилиан склонился к ней и услышал шепот, пролетевший, как шелест листьев:
– Как печально все-таки расставаться с тобою навеки…
Смерть уже витала над нами, и не в человеческих силах было отвратить ее.
Минуты текли, как капли густого меда. Делия попросила пить. Я слышал, как зубы ее стучали о край глиняной чаши. В сосуде плескалось разбавленное горячей водою вино. Сделав несколько глотков, Делия закрыла глаза с видимым облегчением…