В дни поражений и побед
Шрифт:
Вскоре обе старухи ушли, и Николай остался с Эммой вдвоем.
Далеко чуть-чуть звонили колокола.
Николай посмотрел на Эмму и улыбнулся.
– Слушайте, то-есть, слушай, - поправился он.
– Если бы не я, то ты верно тоже пошла бы в церковь?
– Пошла бы, - ответила она.
– Сегодня служба большая. А ты, должно быть, никогда не ходишь?
– Никогда.
– Почему? Значит правда, что ты - коммунист?
– Правда, Эмма.
– Жаль.
– Почему же? Я так только горжусь этим.
– А потому, что пропадешь и ты, когда коммунистов разобьют. А во-вторых - без веры все-таки очень нехорошо.
– Но позволь, - удивился Николай.
– Во-первых, почему ты знаешь, что нас разобьют? Мы и сами на этот счет не промахнемся. А во-вторых, мы тоже не совсем без веры.
– Какая же у тебя вера?
– засмеялась она.
– Уж не толстовская ли?
– Коммунистическая!
– горячо ответил Николай.
– Вера в свое дело, в человеческий разум и торжество не небесного, а земного, нашего царства справедливого труда. А главное, - вера в свои руки и только в собственные силы, с помощью которых мы этого достигнем.
Эмма удивленно посмотрела на него.
– О! Да ты - фанатик.
– А ты - разве нет?
– Нет, - на минуту задумавшись, уклончиво ответила она, потом хотела еще что-то сказать, но промолчала.
– А сознайся, что ведь ты веришь-то больше по привычке?
– немного насмешливо сказал Николай.
– А хотя бы и так, - вспыхнув, ответила она, раздосадованная тем, что он так верно ее понял.
Немного помолчали.
– Расскажи мне что-нибудь о Москве, - примирительным тоном сказала Эмма.
– Здесь так много разных слухов.
Николай начал довольно сухо, но потом увлекся и разгорячился. Тетка от его рассказа пришла бы в ужас.
Эмма слушала внимательно, но недоверчивая и ироническая улыбка не сходила с ее губ. Когда же он с жаром стал говорить о рабочих и даже работницах, с оружием в руках защищавших революцию в Питере, она только спросила:
– Но это должно быть в большинстве - испорченные женщины?
– Ты сама испорченная!
– вскричал Николай и быстро встал, намереваясь уйти.
– Постой, - мягко взяла она его за руку.
– Не сердись.
Николай не ушел, но сидел молча, - рассказывать больше не стал.
– Что ты читаешь?
– спросил он, заметив лежавшую на столе книжку с розовой закладкой.
Она подала ему небольшой томик каких-то рассказов и, как бы извиняясь, заметила:
– Это - еще из маминых. У нас трудно хорошую книгу достать.
– Хочешь, я принесу тебе?
– предложил Николай.
– Хорошо, принеси, но только не революционную.
– Как ты предубеждена, Эмма, - засмеялся он.
– Не предубеждена, а не люблю скучных книг. Да и мама будет недовольна.
– Я принесу не скучную, а уж относительно мамы - ладь сама, как знаешь, кажется, ты ведь уж не ребенок.
Он встал и добавил:
– Ну, а теперь я пойду.
– Куда ты пойдешь?
– остановила его Эмма.
– Смотри, какая темнота. Ты по здешним горам и дороги не найдешь. Ложись у нас. Я тебе постелю на веранде.
Подумав немного, Николай согласился, но предупредил, что чуть-свет уйдет, так как должен быть на утренней поверке.
– Ты придешь, конечно, к нам на праздник?
– спросила Эмма, проводив его на веранду.
– Приду, если ты не имеешь ничего против.
– Не имею, - улыбнулась она, - хотя ты и большевик.
Она повернулась к выходу.
– Эмма!
– сказал вдруг что-то вспоминая Николай.
– А где твой отчим, Вячеслав Борисович?
При свете колеблющегося пламени ему показалось, что она чуть-чуть вздрогнула. "Сыро...
– мелькнула у него мысль.
– Какое на ней легонькое платьице!"
– Он... уехал. Он скоро вернется, - торопливо проговорила Эмма и вышла.
Николай остался один. Раздевшись, бросился в постель и спокойно думал о чем-то, докуривая папиросу. Но вскоре глаза его отяжелели, сомкнулись, и он крепко заснул, держа окурок в руках.
VI.
Ночь была светлая, лунная. Сергей сидел в караульном помещении, - он был разводящим. Посматривал валявшийся на столике гарнизонный устав, изредка поглядывая на стенные часы.
– Сколько времени?
– спросил его, встряхиваясь от невольной дремоты, караульный начальник.
– Без десяти час.
– Скоро смена.
– Да, уже пора будить.
Он подошел и стал тихонько расталкивать спящих на деревянных топчанах курсантов.
Очередная смена быстро поднялась.
Пошли. Сначала Сергей сменил часового у парадного, потом у бокового выхода, затем у знамени и у оружейного цейхгауза, а потом пошел на задний двор к большим железным воротам, выходящим к тиру и роще.
– Кто идет?
– окликнули с поста.
– Смена.
– Наконец-то.
– Что, устал что ли?
– Не устал, а курить охота.
– Ну, теперь можешь, - говорил Сергей, когда часовые сменились.
– И сам остался подышать на несколько минут свежим воздухом.
Постоял, потом не торопясь пошел обратно. Обо что-то споткнулся, чуть-чуть не упал и вдруг остановился и замер, прильнувши к стенкам одной из двуколок.
– К маленькой железной калитке в углу каменной стены направлялись две тени. Подошли и остановились. Кто-то чиркнул спичкой, и при свете ее Сергей ясно увидел лицо невысокого черного человека с небольшими усиками.
– Осторожней!
– послышался негромкий голос другого, стоящего в тени.
И удивленный Сергей услышал, как щелкнул замок и слегка скрипнула дверь отворяющейся калитки.
– Стой!
– бросился он вперед, щелкнувши затвором.
– Стой! Кто ходит?
– Тише! Свои, - уже повелительно произнес тот же голос.
Лунный луч, прорвавши облако, упал на землю, и Сергей внезапно увидал перед собой начальника курсов.
Сергей стоял в недоумении.
– Чудак!
– усмехнулся начальник.
– Ведь это же - дежурный по гарнизону.