В долине Белой реки
Шрифт:
Санко сидел на берегу, резал на куски один прутик за другим, из его глаз медленно капали слезы. Он дьявольски хотел есть: не ужинал, утром ни капельки в рот не взял. Но идти в стойбище не мог. А если пойдет, все кончится для него. Отец подумает, что он тряпка, и перестанет уважать. А разве сможет он, Санко, уважать самого себя после этого! Раз сказал «нет», значит, нет. Нельзя же поверить, что отец бросит его здесь, в безлюдной тундре, и уедет. То играл с ним, приносил живых леммингов и утят, подарил замечательный нож в медной оправе с цепочкой, а то вдруг возьмет и бросит!
Санко не помнил,
Вдруг сзади послышались легкие шаги. Мальчик насупился и принял равнодушную позу.
1
Юрок — загон из кольев и сети для ловли оленей.
— Санко, не упрямься, мы уезжаем, — раздался негромкий голос.
Перед ним стояла старшая сестра Аня, в панице, пимах и желтом платке.
— Не поеду я никуда! — отрезал он.
— Значит, так и будешь здесь жить без отца-матери?
Слезы подступили к его горлу.
— Буду, — выдавил он, моргнул и, чтоб тут же не разреветься, заорал: — Пошла вон, дура!
Аня ушла, и Санко остался один. Аргиши уже были готовы, и передние олени нетерпеливо позванивали колокольчиками.
За его спиной опять раздались шаги. На этот раз они были громче, решительней и неторопливей. В чаще раздался голос отца?
— Ты всерьез решил остаться?
Санко уткнулся подбородком в грудь:
— Всерьез.
— А что будешь делать?
Санко молчал. Он знал, он был уверен: вот-вот голос у отца дрогнет, он пожурит его за упрямство, пощекочет, потом возьмет на руки, отнесет на нарты, и опять все в жизни станет так легко и привычно, и они двинутся дальше и разобьют новое стойбище. Ну, в самом деле, что здесь, у Белой реки, особого? Есть, верно, места и получше…
— Я ухожу, — сказал отец.
Санко почувствовал: еще миг — и он разревется, бросится к отцу, каждая частица его тела рвалась к нему; но он по опыту знал; сейчас нужно устоять, не сдаться, устоять в эту последнюю минуту, и он выйдет победителем; отец отступит и никогда больше не будет придираться к нему, и все пойдет по-прежнему.
— Уговаривать не буду, — бросил отец. — Две тысячи оленей не ждут одного глупого мальчишку. Если станет скучно, придешь по нашим следам, мы будем у Мшистого озера…
Санко молчал. Он не узнавал отца. Неужели он…
Так и есть! За спиной, удаляясь, захрустели шаги. А он, Санко, — он сидит! Что он делает? Санко, еще не поздно! Беги, проси прощения. Ты маленький, тебе простят. Слезы побежали по его щекам. Но Санко не вскочил, не бросился вслед. Он угрюмо
Мать ехала на вторых нартах. На ее смуглом лице виднелись полоски высохших слез. Муж и шага не позволил ей сделать к сыну. Сестры молчали и тихонечко про себя вздыхали, поглядывая на то место, где остались Белая река, кустарник, песчаный берег…
Они приехали на новое место, отпустили стадо и принялись ставить чумы. Здесь мать опять заплакала. Но отец не замечал ее слез. Он покрикивал на дочерей: они казались ему слишком нерасторопными и бестолковыми. И, только когда поставили чум и в нем весело затрещала хворостом печка, он спросил у жены:
— Ну, чего ты?
— От голода помрет он, Санко-то.
— Не бойся. Я ему оставил на три дня еды. Вода в реке хорошая. Ничего ему не сделается.
— А волки?.. Ты забыл про волков?
— Они на человека не нападают. Оленей и песцов хватает в тундре.
— Но скажи, зачем ты это сделал?
— Ты кто, ненка или нет? Не знаешь: если в упряжке один бык мешает другим и дерется, ему рога топором обрубают.
Жена посмотрела на свои меховые бурки:
— Знаю…
Ели в этот вечер молча, скорбно, как после большой потери. Мать всю ночь не спала, вздыхала, ворочалась с боку на бок, шепотом упрашивала отца съездить за сыном, потому что он еще маленький и глупенький, и смешно показывать ему свой характер. Отец хмурился, сплевывал, а потом сказал:
— Не сделаешь сейчас — поздно будет…
Потом он улегся, заснул и вдруг проснулся от слабого шороха: стараясь не шуметь, жена быстро одевалась. Он открыл глаза:
— Ты куда?
У нее затряслись губы, и он все понял.
— Тогда ищи себе другого мужа.
Он повернулся спиной к ней и тут же заснул. И больше не просыпался.
В это утро начиналось его дежурство в стаде. Он выехал пораньше, обогнул стадо и незаметно, за грядами сопок, чтоб никто не увидел, углубился в тундру и приехал на место недавнего чумовища. Мальчика нигде не было, но мешок с продуктами исчез. Федор остановил нарты, спрятался за бугор и целых полчаса наблюдал за рекой. И дождался. Жуя на ходу кусок вареной оленины, Санко прошел по песчаному берегу. В руках его была удочка.
Как только мальчик скрылся в кустах, Федор осторожно сел на нарты и бесшумно погнал оленей в стадо.
В чум он вернулся через день. Молчаливым укором встретили его глаза жены и дочерей. «Значит, еще не пришел, — понял он. — Ничего, у меня терпения много, я от рождения тундровик!»
Он улыбнулся, и дочки тревожно переглянулись.
И еще прошла ночь. Потом еще одна. И опять Федор поехал на дежурство. Вернулся он, когда все в чуме спали. Возле печки, прямо на латах, лежала скрюченная фигурка сына. Он был в малице, опоясанной ремнем, на котором висел большой пастушеский нож в медной оправе. Лицо сына чуть похудело, посерьезнело и казалось более взрослым.
«Давно бы так», — подумал Федор, неслышно шагнул через сына, лег под ситцевым балаганом на постель и почти тотчас уснул.