В доме напротив
Шрифт:
Высокий парень со своей подружкой не случайно сумел купить велосипед — он, должно быть, специалист.
Адиль бей попытался как-то поесть в ресторане, куда Соня послала его с запиской, написанной по-русски. Стены там были выбелены, как в учреждениях. Столы из некрашеного дерева. Люди сидели и ели молча, поставив на стол голые локти; казалось, будто они работают: суп, немного мелко нарезанного мяса с овсяной кашей, кусок черного хлеба. Девушка на лету пересчитывала подаваемые на стол тарелки. Другая нанизывала на железный наконечник зеленые чеки, которые ей отдавали официанты. Еще какие-то девушки, должно быть, работали на кухне.
Адиль бей не понимал этого, как не понимал их прогулок по набережной. Ему стало бы легче, если бы он увидел людей, играющих перед домом в триктрак, или даже старика, курящего наргиле.
Но стариков тут вовсе не было. Или, вернее, они походили на посетителей консульства. Если они шли еще вместе с толпой, то уже полностью утратили с ней связь. Жалкими призраками брели они мимо, и казалось, никто их не замечает, а если кто-нибудь из них падал, его обходили, как ненужную вещь.
Еще два, а то и три раза прошел он набережную во всю ее длину, потом настала ночь. В Доме профсоюзов осветились почти все окна. Кто-то наигрывал гаммы на саксофоне.
Соня по-прежнему стояла на том же месте, а молодой человек что-то ей нашептывал.
Теперь Адиль бей уже знал: во всем городе, в каждом доме, в каждой комнате жила семья, а то и две, не говоря о “кулаках” и детях “кулаков”, которые ночевали под открытым небом. По утрам у дверей кооперативов выстраивались хвосты, пока не появлялось объявление, что кончилась картошка, или мука, или крахмал.
И вдруг неожиданно, будто это был совсем другой город, вспыхнуло сияющее, многометровое слово “Бар”. Стоило только открыть дверь — и навстречу бросился швейцар в ливрее, чтобы принять из рук шляпу, за портьерами виднелись какие-то пары.
Адиль бей сел за первый попавшийся столик и осмотрелся.
Играли танго, свет был притушен, горели только лампочки, украшавшие большой барабан, казалось, что пары танцуют в рыжеватых лучах огромной луны. Адиль бей слышал это танго в Вене и Стамбуле, в том же мягком освещении, и точно так же фигуры музыкантов растворялись в темноте.
Точь-в-точь как в Стамбуле, здесь были иностранные моряки, женщины в плохо сшитых шелковых платьях, негромкий смех, шепот, запах спиртного и духов и официанты в белых куртках ходили от столика к столику.
— Что будете пить?
К нему обратились по-французски, подали карту вин, раскрытую на перечне различных сортов шампанского. В тот же миг кто-то помахал ему с соседнего столика, самого шумного. Человек шесть сидели там за бутылками шампанского и виски. Человек в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом, не вставая со стула, обратился к Адиль бею:
— Сюда, дружище!
Адиль бей нерешительно поднялся. Большая ручища протянулась ему навстречу, пожала ему руку.
— Джон из “Стэндэрта”. А вы новый консул. Мне говорили о вас у Пенделли. Официант, бокал сюда!
И указывая на офицеров, сидящих с ним за столиком, добавил:
— Мои товарищи! Здесь все — товарищи! Виски? Шампанское!
Он был пьян. Пьян он был всегда и всегда ходил в селом костюме, в рубашке с открытым воротом на могучей шее. Всегда бешено гонял свою машину по городским улицам, внезапно тормозя на поворотах, рискуя сбить ребенка или старуху.
— А как дела с канальей Неджлой? — спросил он после очередного бокала.
Глаза его, несмотря на хмель, пристально рассматривали Адиль бея. Грубые черты его лица расплылись, веки отекли. На лице время от времени появлялось высокомерное выражение.
— Готово дело? — спросил он. И пожал плечами, заметив растерянность собеседника.
— Ну и дурак!
— Что такое?
Но Джон не дал ему времени рассердиться. К тому же слово “дурак” звучало не так грубо, как у других.
— Если вы думаете, что мы все через это не прошли! Бармен, еще одну бутылку на лед!
Пары молча танцевали в мягком свете оркестровых лампочек.
— Вы ей ничего такого не говорили, от чего наживешь неприятности?
— Не понимаю.
Какой-то фламандец отошел от столика, потом вернулся с женщиной и усадил ее возле себя. Говорить с ней он не мог и только весь вечер поглядывал на нее, улыбаясь, и гладил по руке.
— Вы давно здесь? — спросил Адиль бей американца.
— Четыре года.
— Вам здесь нравится?
Джон засмеялся, вернее, выпустил лишний воздух из легких, и в то же время сдул с губ крошку табака. Все это было ему безразлично. Он не старался быть вежливым или любезным.
— Ваше здоровье! Пока не сдохнем!
Он пил виски из пивной кружки, но никто не замечал, как он пьянеет.
За столиком все говорили вразнобой. Время от времени офицеры заводили беседу друг с другом, иногда кто-нибудь из них шел танцевать. Джон иногда бросал на консула то безразличный, а то и остро-внимательный взгляд.
— Захандрили?
— Нет. Просто немного сбит с толку.
— Если у вас случится неприятность, приходите ко мне. Адрес знаете? В конце города, возле нефтепровода.
— Вы разрешите задать вам парочку вопросов? Вы вот упомянули госпожу Амар. Вы думаете, она связана с ГПУ? На этот раз лицо Джона перекосилось.
— Хотите дам добрый совет? Никогда ни с кем о таких вещах не говорите. Поймите же! Наш официант с ними связан. И все женщины, что тут находятся. И швейцар! И слуги!
Он не понизил голоса. Музыканты, сидевшие позади с невозмутимыми лицами, не спускали с него глаз.
— Не задавайте никому никаких вопросов, поняли? Если вы получите посылку наполовину пустой — молчите! Если вас обворуют — молчите! Если ночью на улице на вас нападут и отберут бумажник, идите спокойно домой! Если кто-то умрет у вас в кабинете, подождите, пока за ним придут! И запомните крепко-накрепко, что, если ваш телефон не работает, значит, он и не должен работать.
— Чиновник, который замещал меня здесь до моего приезда, был арестован в Тифлисе, едва он туда прибыл.
— А вам-то какое дело?