В доме напротив
Шрифт:
— Ваша золовка довольна, что пошла работать?
— Почему ей не быть довольной?
— Она сама этого захотела?
Соня сделала вид, что не слышит, и стала записывать быстрее. Вот тогда-то, без какой-либо причины, Адиль бей встал и с ненавистью огляделся по сторонам.
— Консульство закрыто! — объявил он. — Кто хочет, пусть приходит завтра.
Соня подняла голову, нерешительно взглянула на него, пытаясь возразить, но он ушел. Войдя в спальню, посмотрел на себя в зеркало над умывальником.
Под глазами мешки. Цвет лица потускнел, и сам он казался тусклым и печальным.
Адиль бей прислушался к звукам в соседнем помещении и, когда они стихли, снова открыл дверь в кабинет и вошел туда, сам не зная зачем. Соня сидела на обычном месте.
— Вы неважно себя чувствуете? — спросила она своим ровным голосом.
— Очень плохо.
— Хотите позвать врача?
— Нет, не хочу, чтобы меня отравили. Ему показалось, что она улыбается, и он поспешно повернулся к ней, но она была такой же, как всегда.
— Сколько времени мой предшественник прожил здесь?
— Два года, кажется. Я с ним познакомилась на втором году.
Он сел и отодвинул бумаги.
— Кто будет теперь вести хозяйство вашего брата?
— Каждый возьмет кое-что на себя.
— Сознайтесь, от него потребовали, чтобы жена пошла работать? Слишком буржуазно выглядела она у себя дома.
— Разве это не естественно?
— А если бы у нее был ребенок?
— Она бы имела право на три месяца оплаченного отпуска, а потом три раза по получасу на кормление.
— А если бы у вас был ребенок?
Он ожидал, что она вздрогнет, но этого не случилось.
— Было бы совершенно то же самое.
— Даже если вы не замужем?
— Конечно.
Зачем он обо всем этом спрашивал? Почему ему хотелось говорить об этом? Адиль бей ответить бы не мог. Он подошел к окну и подозвал Соню:
— Посмотрите.
Он указал ей на людей, выстроившихся в очередь перед кооперативом на той стороне улицы, залитой солнцем. Только что выгрузили ящики с печеньем, и из щелей высыпались едва заметные крошки. Пять-шесть женщин ползали по мостовой, подбирая их.
— Ну и что? — спросила Соня.
— И вы посмеете утверждать, что эти люди не умирают с голоду?
— Нет, не умирают, раз они живы. А у вас что, нет бедняков? И разве нет миллионов безработных в Америке, в Германии, в других странах?
Он снова увидел ее, как вчера, у окна клуба с молодым парнем, рабочих, слушавших лекцию, услышал, как играет саксофон, пока в одиночестве брел по улице.
— Что вы можете купить на свой заработок, на эти четыреста рублей?
— Что вы имеете в виду? Покупаю все, что мне нужно.
— Вы это уже говорили. Но я-то теперь знаю цены. Пара туфель, таких, как ваши, стоит триста пятьдесят рублей. Ваше платье стоит по крайней мере триста. Кусок мяса…
— Я не ем мяса.
— И ваш брат тоже не ест?
— Ест, когда обедает в кооперативной столовой.
— А сколько он зарабатывает?
— Тоже четыреста рублей. Члены партии отказываются получать больше.
Он взволновался, вдруг услышав, как дрогнул ее голос, когда она сказала:
— Мы вовсе не чувствуем себя несчастными.
— А если бы вам пришлось стоять в очереди, как этим людям?
— Я бы стояла.
Он искал, что еще сказать. И вдруг задал вопрос, от которого у самого слегка закружилась голова:
— Сознайтесь, вы состоите в ГПУ?
— Я состою в партии.
Консул не предвидел этого нелепого разговора. Он просто хотел сбить с Сониного лица постоянную невозмутимость.
— Сколько вам лет?
— Двадцать, вы это знаете.
— Почему вы пошли с этим человеком?
— А почему мне было не пойти с ним?
— Вы его любите?
— А разве вы любите госпожу?..
Она не назвала имени, но поглядела в сторону спальни.
— Это совсем другое дело.
Адиль бей почувствовал, что смешон, противен, и страдал от этого. Стоя подле Сони, он вдруг чуть было не схватил ее в объятия, не прижал к себе.
Но не посмел. Это было невозможно, и он с ненавистью посмотрел на закрытые» окна дома напротив, на кипящую от зноя улицу, на тусклый кусочек неба за окном, на свой пустой, вымерший кабинет.
Затем, сменив тон, он спросил:
— Вы не надеетесь найти мне прислугу?
— Все ищу.
— Вы же знаете, что не найдете.
— Это очень трудно.
— Потому что я иностранец, верно? А русский человек окажется на плохом счету, если станет работать у иностранцев? Его даже могут заподозрить и вызвать в ГПУ.
Она улыбнулась.
— Посмейте сказать, что это не правда. Все это было совсем не то, что он хотел сказать. Адиль бей готов был заплакать.
— Послушайте, Соня…
— Слушаю.
Неужели она не может ему помочь? Для этого ведь не нужны слова. Может быть, она сейчас уселась на свое место за письменным столом, чтобы избежать опасности?
— Вы меня ненавидите?
— Нет, — сказала она. — С чего бы мне вас ненавидеть?
— Что вы обо мне думаете?
— Думаю, что вам лучше было бы вернуться к себе на родину.
Он задыхался.
— Вы хотите сказать, что я неспособен жить здесь, что на меня плохо влияют все эти ваши организации и тайны, которые они создают вокруг меня? Вы это думаете, я знаю! Но я и в других местах побывал, поверьте. Вы когда-нибудь слыхали о Дарданеллах? Я там провел три года в едва отрытых траншеях, где мы подчас ступали по мертвецам! И там слуг тоже не было, не было даже сгущенки…