В Эрмитаж!
Шрифт:
Мои рассказы, да и меня самого, особенно когда спускалась ночь и начинался розлив напитков, встречали на ура. Меня от души хвалили за хороший английский, за симпатичные рассказики. «Ваша книга такая забавная, что мы чуть не засмеялись», — сказал мне один из слушателей. «Вам нравится Финляндия?»; «Вам нравится Сибелиус?»; «Любители вы охотиться?»; «Любите ли вы сауну? Нужно из парилки — и в озеро, а потом в снегу поваляться!»
В Куопио я посетил сауну, чья-то дородная супруга и краснощекие дочери купали меня в озере, а потом реанимировали мой хладный труп березовыми вениками. В Миккели меня пригласили участвовать в лыжном кроссе, и я на прикрепленных к ногам деревянных планках совершил четырехчасовой поход по равнине. В Кюярви позвали охотиться на лосей, но я сумел сбить из ружья лишь пару замерзших веток. В Ювяскюле я сходил на соревнования по прыжкам с трамплина, где крошечные фигурки слетали по огромным деревянным желобам и со всего маху плюхались в сугробы. Собственные рассказы казались мне все более лишними, кожа обветрилась, голос стал хриплым. Между тем холодало, ртутный столбик опускался все ниже, а я двигался дальше и дальше на север.
И наконец добрался до последнего пункта своего назначения — до городка… Ладно, назовем его О***. Он находился где-то в верхней части заледеневшего Ботнического залива, рядом с Полярным кругом, чуть ли не в Лапландии. Оставалась последняя читка, а там — полночный экспресс, снова Хельсинки, а потом Ленинград. Я очень устал; я был изнурен чтениями, щедрым гостеприимством, сауной, охотой на лосей, лыжным кроссом. В голове стоял туман, голос почти пропал. Я сошел с поезда в мороз и вихрь. Брови немедленно заледенели, а лицо застыло в отвратительной гримасе. Горло сдавило — в общем, чувствовал я себя прескверно. Оглядевшись в поисках привычной библиотекарши или учительницы, пришедшей меня встречать, я увидел нечто совсем иное. На платформе выстроился городской оркестр, в аксельбантах и эполетах. Нетрудно было догадаться, что последует дальше: они грянули «Боже, храни королеву!». Над оркестрантами развевался британский флаг. Девочка в белом народном костюме подбежала ко мне и вручила приветственный адрес.
Я обернулся и увидел запорошенную снегом группу местных чиновников. Здесь была светловолосая градоначальница, в державных горностаевых мехах, с туго уложенной прической. Здесь были губернатор провинции (в шляпе с перышком), полицмейстер и брандмейстер (в парадных мундирах) и директор гимназии в академической тоге. А за ними тянулась длинная колонна партикулярного народа: торговцы, лавочники, библиотекарша, зажиточные дворяне, непоседливые молодые жены, городской пьяница — и все они ждали меня. Госпожа градоначальница достала шпаргалку и зачитала приветственную речь, которую мне перевел местный учитель. Затем под звуки «Финляндии» наша процессия прошагала по главной улице. Промелькнула россыпь совершенно гоголевских лавочек с хомутами и вожжами. Затем показался деревянный постоялый двор с курятником неподалеку. Замерзшие горожане останавливались и горячо приветствовали меня.
Но вот впереди показалась городская площадь с заснеженными деревьями в обрамлении общественных зданий: белая лютеранская кирха, бревенчатая православная церковь, большое белое деревянное здание с изящными окнами (очевидно, резиденция местного губернатора), освещенный каменный дом с часами на фасаде — наверное, местная ратуша. Перед ратушей стоял лапландец в синем костюме и держал в поводу двух северных оленей. Звеня колокольчиками, лихо лавируя между огромными лесовозами (носящимися по городу на огромной скорости), подкатили конные санки. Процессия замедлила свой ход; мы остановились…
— Извините, — внезапно вставляет Мандерс, — вы ведь собирались рассказать про поездку в Ленинград?
Да, сейчас… Итак, мы вошли в празднично убранный зал городских собраний, поднялись на сцену. Здесь собрались практически все местные граждане; и сейчас они сидели передо мной, вообразив, очевидно, что их посетила какая-то мировая знаменитость. (Впоследствии я обнаружил следы подобного недоразумения в одной статье из еженедельной газеты, написанной кем-то из завсегдатаев писательского кафе «Космос»: он явно принял меня за Уильяма Голдинга; едва ли такое могло случиться где-нибудь, кроме Финляндии.) Градоначальница встала и произнесла длинную приветственную речь (тщательно переведенную для меня одним местным лавочником) о том, как они счастливы, что изо всех городов, разбросанных Господом по земному шару, я выбрал для своего визита именно этот. Затем, продекламировав несколько строк из «Калевалы», она пригласила меня на трибуну.
В горле у меня першило, как будто я проглотил терновый куст. Я вышел на трибуну в своих серебристых сапогах-«луноходах» и, прокашляв несколько благодарственных слов градоначальнице и городскому совету, попытался зачитать свои рассказы. Но мой голос совсем ослабел; и через несколько мгновений я был вынужден остановиться. «Что-то со мной неладно…» — просипел я, и тут гортань сжало наглухо. Мне оставалось лишь разочарованно развести руками, беспомощно оглядеться вокруг и сесть на место… Градоначальница одарила меня гневным взором, вскочила и сбежала со сцены. Городской оркестр тут же заиграл «Лебедя Хаменлинны». Слушатели начали покидать свои места, и через несколько мгновений зал опустел. А я так и остался сидеть в пустом зале городских собраний, недалеко от Полярного круга, — безгласный, бесполезный писатель, лишившийся единственного, что привело меня сюда: дара речи.
Мне уже сказали, что в маленькой деревянной гостинице на другой стороне площади будут устроены торжественный обед и прием в мою честь (или в честь Уильяма Голдинга, уж не знаю). Я подумал, что такие мероприятия не отменяют, а потому перешел через площадь, примостился в гостиничном буфете и заказал восстановительный горячий напиток, рассчитывая дождаться здесь своего полночного экспресса, который увезет меня из этого города в Хельсинки, к моему переводчику. Но, пока я ждал, вокруг стали происходить какие-то события. Гостиница заполнялась людьми в парадных вечерних нарядах. И опять же присутствовали все первые граждане города О***: строгая светловолосая градоначальница, маленький лукавый губернатор, толстый полицмейстер, тощий брандмейстер, начальник гимназии, городской пьяница, зажиточные дворяне, их непоседливые жены. Они все еще поглядывали на меня рассерженно и строго, но ясно было, что случая покрасоваться на таком торжественном мероприятии никто упускать не собирается. Появился и тут же заиграл оркестр. Я сидел и наблюдал за ними. Никто не подходил и не заговаривал со мной, чему я и радовался, поскольку отвечать был совершенно не в состоянии. Между тем по залу начали курсировать официантки с большими бутылками водки. Я сидел в углу и равнодушно смотрел на них, не сомневаясь, что через каких-нибудь четыре часа сяду в поезд и навсегда покину этот мирок.
Был конец недели, пятничный вечер. Никто не говорил мне, что происходит с финнами в пятницу вечером. А в пятницу вечером финны становятся совсем другими людьми: за каких-нибудь полчаса их вечное уныние сменилось хорошим настроением. Еще через полчаса они совершили переход от мрачной серьезности к бурному веселью. Все, кто еще стоят на ногах, смеялись, не переставая.
— Это вам… — приятельски объяснил лавочник, подойдя ко мне с огромной порцией водки. — Вы их очень насмешили. Они смеются над вами.
— Неужели? — хрипло выдавил из себя я.
— Такого здесь давно не было. Мы встретили вас с поезда. Мы заказали для вас оркестр. Мы все собрались в ратуше.
Я кивал сочувственно.
— А что вы для нас сделали? Ничего. Вы проехали тысячу миль и ничего нам не привезли. Спасибо. Порадовали.
Я кивнул еще несколько раз.
— В пятницу вечером мы любим расслабляться. Развлекаться.
Что правда, то правда! Действительно, что-то изменилось в лучших людях города О***. Толстый полицмейстер плясал на столе с барабанщиком из оркестра. Директор гимназии раздевал библиотекаршу. Лукавый губернатор растянулся в углу, окруженный толпой непоседливых жен. И только городскому пьянице не повезло: он в одиночестве бродил по залу и выглядел серьезнее прочих.
Еще через полчаса все перешли от веселья к оцепенению, скатившись с вершины радости в пропасть слезного уныния. Я наблюдал за ними, прихлебывая пиво, ибо за время турне успел познать коварство водки. И в этот момент, когда оркестр уже вовсю запинался и не попадал в такт, ко мне подошла госпожа градоначальница. Ее прическа съехала набок, закрыв один глаз; ее платье было расстегнуто. Она дружелюбно улыбнулась мне.
— Она хочет поблагодарить вас за то, что вы посетили наш немудрящий городишко, — объяснил лавочник.