В этом мире подлунном...
Шрифт:
Бируни не успел договорить — Садаф-биби, закрыв ладонями лицо, горько заплакала.
— Пожалейте меня, учитель. Не лишайте меня счастья видеть вас, не лишайте! — И, сквозь слезы вымолвив это, упала лицом на вытянутую вдоль постели правую руку Абу Райхана.
Бируни поднял левую руку, чтоб погладить голову девушки, но сил не хватило…
Глава третья
«Десница аллаха», «покровитель правоверных», сиятельный и победоносный, султан Махмуд Ибн Сабуктегин сидел под шелковым зонтом-балдахином, в кресле, поднятом на могучего боевого слона, богато украшенного, препоясанного
Местность вокруг была холмиста, покрыта густыми кустарниками, прихотливо пересекалась небольшой рекой. На холме за рекой возвышались белокаменные стены, а над ними — верхушки храма, заострение купола, золотисто сиявшие, будто парившие в небе, — не храм, а устремленное в голубую высь чудо, сказка.
Пространство, которое открывалось взору султана — зеленые холмы, и речки внизу, и крепость на том берегу речки, — все уже было в его руках. Повсюду его несметное победоносное войско. Могучий рев боевых слонов, блеск и звон оружия, топот коней и крики всадников — все это радовало душу султана, будоражило кровь, Радость несколько омрачали какие-то странные звуки, похожие на протяжно-печальную песню, — из того самого храма за белокаменными стенами.
О всемилостивый аллах! Большой город неподалеку отсюда был вчера захвачен первым приступом. Вон, в густых зарослях, индийские воители, плененные, уже в кандалах. Их мечи, щиты и копья сложены в кучи — трофеи, а их боевые слоны уже служат войскам султана. А белокаменная крепость на той стороне реки не хочет сдаться. И то сказать: на диво сложена крепость, хоть и назвал он ее перед своими воинами «ничтожной», дабы поднять их боевой дух. Штурмовые лестницы, с помощью которых его воины взлетали на стены самых, казалось, неприступных крепостей, были очень длинны, но верха стен этой крепости все-таки не достигали, камнеметы, что словно бумагу пробивали каменные стены других крепостей, перед этими оказались бессильными: каменные снаряды отскакивали будто мячи… Что за странность? Неужели победоносное войско непобедимого и могущественного султана, покорителя десятков городов этой необъятной страны, потеряет несколько дней перед этой крепостью?
Султан Махмуд одним глотком осушил золотую чашу, услужливо-осторожно поднятую к его креслу визирем Абул Хасанаком, выпил воду и швырнул чашу через плечо. Чаша блеснула в воздухе золотокрылой причудливой птичкой, упала на землю, прокатилась в высокой траве. Султан выпрямился во весь свой высокий рост, встал устойчиво на спине слона, повернул лицо чуть назад к военачальникам на черных скакунах, гневно блеснули узкие глаза:
— Эмир Нуштегин!
Плотный, коренастый всадник, со значком эмира на темно-зеленой чалме, мгновенно оказался рядом. Обученная лошадь преклонила колени перед хоботом султанского слона. Нуштегин выпрямился в седле, а потом приложил руки к груди, склонил голову:
— Готов исполнить любой приказ, повелитель.
— «Готов исполнить!» — зло передразнил военачальника-эмира султан. — Уже два дня не можешь захватить эту ничтожную крепость!.. Ну-ка, что нужно делать, эмир Нуштегин, когда город не сдается?
— Сжечь его дотла, повелитель!
— Так почему медлишь, эмир Нуштегин?
Как только раздалось слово «сжечь», среди знатных пленников индусов — их можно было выделить из остальных по одинаковым желтым одеяниям и еще по тому, что кандалов на них не было, — поднялся крик и шум. Из круга выдвинулся белобородый старец, видно, ученый жрец. Лицо его озарялось спокойной решимостью. Он приблизился к страже, горячо заговорил о чем-то. Султан недовольно спросил:
— Что это говорит этот неверный? Где Абу Райхан? Позовите его сюда.
Из голубого шатра, стоявшего тоже среди зарослей, вышел высокого роста смуглый человек в синем халате, в белой чалме. Продолговатое смуглое лицо украшал л короткая треугольная бородка. Человек со скромным достоинством предстал перед султаном, склонил голову в поклоне.
— Подойди поближе, Абу Райхан! Послушай этого иноверца. Пусть скажет тебе, чего он хочет, а ты передашь нам его слова.
— Этот раб аллаха просит милосердия и пощады, повелитель! Он говорит, что в том замке заперлись пятьдесят тысяч беспомощных людей…
— Беспомощных! — вскричал султан. — Если они беспомощны, почему не сдаются, не открывают ворота?
— Солнце мира! Большинство в крепости, оказывается, немощные старики, безвинные дети и женщины…
Благообразный старец пал лицом на землю, рыдая, простер руки по траве перед слоном. Бируни глянул вверх, на султана, который снова сидел чуть скособоченно в кресле, покрытом шкурой тигра, — хмурый, отводя глаза от распростертого.
— Повелитель, будьте милосердны, — произнес тихо, но внятно Бируни.
Нетерпеливый окрик султана:
— Эмир Нуштегин! Сжечь тех, кто не хочет сдаться, сжечь!..
С четырех сторон крепости пылало пламя, дым от горячей соломы вздымался густой и черный, затмевая, пятная золотые купола.
Еще, еще соломы, хвороста… Ага, ворота рухнули!..
Еще, еще! Теперь пламя вокруг храма! Пусть сгорят заживо нечестивцы, упрямцы!
Запросят пощады, запросят!
Но все та же печальная мелодия — неторопливо-заунывная — лилась из горящего храма. И еще — тяжелый, дурной запах.
— О аллах! — султан схватился за сердце. — неужели затворники предпочтут сгореть, чем преклонить колени? Эй, эй, пусть выходят!.. Кричите, зовите их, пусть выходят… Впервые вижу, как заживо сгорающие поют песню!
Откуда-то от храма, из пламени — голос Бируни:
— Нет, это не песня, повелитель! Это стон рабов аллаха! Они молятся всевышнему. Они плачут, спрашивая небеса: в чем их вина, почему с ними обходятся так жестоко?
— Зря говоришь так, Абу Райхан! Это не плач безвинных рабов аллаха, это вопль иноверцев, который не дойдет до всевышнего!
— А разве иноверцы не рабы аллаха?
— Хватит, Абу Райхан! Опять затеваешь спор? Я тебя приблизил к себе, я хотел и хочу, чтобы ты нашел и позвал в Газну этого знаменитого… лекаря, вечно бегающего от меня Ибн Сину… А ты защищаешь моих врагов, перечишь мне, несчастный! Ну, так берегись!
И, сказав это, султан (он уже почему-то стоял на земле, у ворот храма) выхватил саблю из ножен, поднял ее над головой, но от неожиданно острой боли в боку забился, застонал…
Проснулся…
Большинство свечей в люстре оплыли, погасли, желтые шелковые занавеси на стенах потеряли цвет, и в большом, удлиненном помещении был разлит пугающий полумрак. Махмуду почудилось, что лежит он не в собственной спальной зале, а в какой-то усыпальнице. Тело мгновенно покрылось холодной испариной. И сердце забилось, будто вот-вот вырвется из тощей груди, а перед глазами все стоял и стоял охваченный пламенем индийский храм, в ушах все звучала и звучала заунывно-горькая песня погибающих в огне…