В этом мире подлунном...
Шрифт:
— Дай бог, чтоб это было правдой.
Маликул шараб осторожно взял трехпалую ладонь жены в свою, поднес к губам, — острая жалость, любовь сжали сердце. Нет, сколько бы лет с тех пор ни прошло, сердце не перестает болеть…
На окраине Газны — замкнуто-обособленно — жили выходцы из Индии. Но и там было местечко для тайных пирушек, где обычно выступали индийские музыканты и очаровательные танцовщицы. Зачастил туда — понятно, втайне от набожного отца — избалованный сын Сабуктегина, молодой Махмуд, конечно, со своим верным Кутлуг-каддамом, которому полностью доверял: с детских лет росли, можно сказать, вместе. Юношей влекли не просто танцы, нет, — очаровательнейшая из очаровательнейших, — Наргиз. Ей тогда было четырнадцать: всякий, кто видел ее, не мог потом оторвать глаз
В тот несчастный, в тот страшный вечер Наргиз — в одеянии из мягкого желтого шелка, в двойных золоченых кольцах и браслетах на запястьях и щиколотках—. превзошла себя, и лишь только закончился грациознострастный танец, как эмир Махмуд и его верный Кутлуг-каддам одновременно грохнулись на колени перед дивной танцовщицей и одновременно протянули ей чаши, приглашая красавицу пригубить.
Обжигая юношей своими очами-звездами, с невинной улыбкой на губах, Наргиз грациозно поклонилась знаменитым гостям. Нежные пальцы, крашенные хной, протянулись… нет, не к чаше эмира Махмуда, а к чаше его слуги Кутлуг-каддама! Красавица взяла чашу, но пригубить не успела. Молодой властитель вскочил на ноги, в мгновенном взрыве безрассудной, яростной обиды швырнул свою пиалу в потолок, и никто не успел и глазом моргнуть, как в руке его сверкнула выхваченная из ножен сабля. Крик, замешательство: вскинутые в ужасе руки Наргиз: повалившиеся под ноги Махмуду бородатые индийские музыканты: кровь, хлынувшая на руки, плечи, грудь девушки, ее отчаянный вопль… Он-то, Кутлуг-каддам, вскочил на ноги с опозданием, но тоже вскочил и тоже бросился к эмиру. Безотчетно схватился за лезвие вновь взметенной Махмудом сабли, увидел свою кровь, но даже не почувствовал боли.
А на следующий день эмир Сабуктегин призвал юношей к себе. Хмуро-грозный, сидел он на низком, отделанном золотом троне, а неподалеку от трона стоял отец Кутлуг-каддама, Карагулям. Не глядя на провинившихся, Сабуктегин сказал, как отрезал:
— Думал, что вы станете верными друзьями, неразлучными и в бедах, и в радостях. Слышал, что вы теперь не друзья, не братья, а соперники. А где появилось соперничество, там не будет преданности. С этого дня не желаю видеть тебя во дворце, Кутлуг-каддам! И тебя, Карагулям!.. Знаю, ты прослужил мне двадцать лет. Преданно, тоже знаю. Но я должен прогнать тебя из-за твоего гор-деца-отпрыска. Благодарю за верную службу!..
Карагулям — да благословит его душу аллах! — был богатырь и телом, и нравом. От слов старого эмира лицо его потемнело и окаменело. Молча выслушал повелителя.
Бросил на сына взгляд исподлобья, кивком головы позвал: «Идем», молча направился к выходу.
…Воспоминания Маликула шараба прервал голос Наргиз-бану:
— Что с вами, мой мирза? У вас слезы на глазах…
Покалеченной ладонью жены Маликул шараб стер влагу со своих ресниц. Губы его дрогнули:
— Милая, что взять с хмельного дервиша?
Наргиз-бану, будто мать, что увещевает ребенка, грустно посоветовала:
— Не пора ли вам бросить вино и пирушки? Вы ведь уже в летах пророка, мирза…
— Да простит он меня, грешного, ханум. Сей дервиш, хоть и постарел телом, душой молод. А вино…
Да, вино для меня — как с глазами газели красавица. Целовать ее — значит, от всяких недугов избавиться. Ну, а выпить вина, золотого, хмельного вина? Мне оно — как любовь — исцеляющей силой является.Наргиз-бану убрала руку, грустно улыбнулась.
— Идите, почтеннейший врачеватель вас заждался.
— Дай бог, чтоб это был действительно он. Тогда вы поправитесь, дорогая ханум…
…В питейной комнате было уже сумрачно. Кроме двух приезжих да Пири Букри, все разошлись, только у выхода, скорчившись на циновке, спал беспробудно какой-то нищий, подложив под голову старый, дырявый свой треух.
Благообразный человек с красиво подстриженными бородой и усами, и впрямь похожий на ученого мужа, дремал на почетном месте, привалив тело к стене и подложив себе с обеих сторон подушки, а его моложавый спутник, ученик, как тут же и назвал его Маликул шараб, расположился рядом, за низеньким столиком и, показывая Пири Букри какой-то свиток, что-то, видно, растолковывал горбуну.
Винодел остановился от них как раз на таком расстоянии, чтобы сравнить можно было дремлющего на двух подушках пожилого благообразного мужа и свиток-рисунок в руках его ученика…
О аллах! Ну конечно, то было изображение почтеннейшего Ибн Сины, то самое, что он, Маликул шараб, видел однажды в руках почтеннейшего мавляны Абу Рай-хана Бируни! И дремлющий путешественник был словно две капли воды похож на изображенного.
Молодой ученик хмельным, неверным движением откачнулся от Пири Букри, пошатываясь, встал.
— Да будет благословен Маликул шараб — истинный глава весельчаков-винолюбцев достославной Газны!
Маликул шараб не любил пьяниц, но хмельная выходка этого молодца, будто детское баловство, показалась приятной.
— Простите нас великодушно, повелитель вина! — продолжал ученик. — Мы много слышали о вас доброго и потому, прибыв из Туса в Газну, отправились прямо к вам. Но вы покинули пир, и без вас, к сожалению, не только ко мне, но и к знаменитому исцелителю всех недугов не было проявлено должного почтения, почему я и позволил «отвоевать» для устода [14] и место, где он пребывает, и подушки, коими подпирается…
14
Устод — учитель, мастер.
— Из города Туса? — Маликул шараб не обращал внимание на велеречие захмелевшего. — Но разве почтеннейший Ибн Сина не родился в благословенной Бухаре? Разве почтеннейший родом из Туса?
— О нет, повелитель вина! Почтеннейший устод родился в благословенной Бухаре, истинно так. Но Бухара была завоевана илек-ханом Насром [15] . И вот с тех пор наш шейх-ур-раис [16] скитается из города в город, из одного государства в другое… Но где бы он ни бывал, везде добрые люди оказывают ему и его ученикам знаки высокого уважения. А вы, газнийцы, этого не сделали! — ученик вдруг гневно возвысил голос, и пожилой благообразный путешественник встрепенулся, встревоженно стал осматриваться. Он увидел нестойко держащегося, но гордо вскинувшего голову ученика своего, и растерянно застывшего Пири Букри, и Маликула шараба, всплеснувшего руками в ответ на гневливую тираду, — кажется, тут же все понял.
15
В 999 году тюркские племена, возглавляемые илек-ханами, разгромили государство персоязычных саманидов, захватив их столицу Бухару. При этом погибла знаменитая библиотека.
16
Шейх-ур-раис — «шах ученых», «наставник ученых» — так звали Ибн Сину на всем Востоке.
— Глупец, невоздержанный на вино и слова, — сказал он ученику не без горечи в голосе. — Сколько раз я тебе говорил, что не следует торговать моим именем, сколько раз предупреждал я тебя…
Просто сказал и покоряюще благородно как-то, и Маликул шараб, прижав правую ладонь к груди, низко поклонился путешественнику.
— О шейх-ур-раис! Это я, грешный, виноват, я, ваш покорный слуга. Не знал, что в мою бедную лачугу пожаловал почтеннейший Абу Али Ибн Сина!.. Тотчас во внутренних покоях моего дома вам приготовят все для приятного отдохновения… Эй, кто там! Поживей поворачивайтесь!