В этом мире подлунном...
Шрифт:
Вино двадцатилетней выдержки сделало свое дело. Невероятно дерзкая, дикая даже мысль, которая еще с минуту назад вызвала в сердце волну страха, теперь показалась вполне вероятной для осуществления, и не Дерзкой, а смелой.
Великий визирь решил, как обычно, выйти в сад, походить, продумать все как следует, но тут дверь отворилась и с низким поклоном вошел доверенный его слуга, кушчи [45] .
— Простите великодушно, благодетель! От визиря Абул Хасанака срочный гонец… Просит, чтобы вы отдали ему отелившуюся вчера олениху.
45
Кушчи — тот, кто ведает ловчими птицами.
— Олениху?
— Да,
— В полночь? И вообще — зачем?
— Не знаю, господин мой, только гонец говорит, что наш повелитель султан собирается на охоту…
— Повелитель… на охоту?
«Вот и еще загадка! Уже несколько месяцев султан Махмуд не то что на охоту ехать не может, а еле ноги волочит. А тут собрался на охоту!»
Да, приходится признать: у султана Махмуда нехорошая привычка — не с ним, великим визирем государства, советоваться по большим да и небольшим, но доверительности требующим вопросам, а с этим ничтожеством, красавцем похотливым, больше похожим на женщину, чем на мужчину, — с Абул Хасанаком.
Видно, и про охоту они вдвоем решили…
Все это угнетало и злило великого визиря, и ненависть к сопернику (еще одному сопернику) вызывала чуть ли не физический, до кончиков ногтей, зуд во всем теле. Успокаивало, да и то немного, сообщение Пири Букри.
Ладно, пусть, пока они будут охотиться, Али Гариб все свои дела обдумает основательно, подготовит ответный ход, неотразимый, как молния.
В ту же ночь Пири Букри пришлось еще раз посетить дворец главного визиря, уже перед самым рассветом.
Глава седьмая
Когда вооруженные до зубов нукеры ворвались в дом, где спрятался пожилой путешественник, именовавший себя Ибн Синой, тот спал мертвым сном. Не успел и вскрикнуть, как нукеры засунули ему кляп в рот, связали по рукам и ногам, вынесли, словно куль с мукой, перевалили через седло, погнали лошадей.
Пожилой человек болтался, свесившись по обе стороны коня, раскачиваясь туда и сюда, отбивая себе и почки, и печень, и желудок, и кишки, и все, что дал мужчине аллах. «Дуралей безмозглый! Болтун несчастный! — думал про себя похищенный. — Ибн Синой объявил себя? Ибн Синой?! Ну, так теперь расплачивайся… подыхай раньше времени!»
Звезды на небе желтели, будто рассыпанное по черному бархату пшено: сиял молодой месяц — кусочек чеканного золотого динара. Или нет, он напоминал только что родившегося младенца, был беспомощен и слаб, как младенец. Вчера еще теплый ветерок разносил по миру острый и тонкий запах весенних трав, а сегодня за ночь он превратился в сильный поток холодного воздуха, и от этого ветра деревья, росшие вдоль дороги — громадные чинары, тянувшиеся ввысь светлые тополя, густолистые вязы и карагачи, — шумели и бились, будто огромные черные птицы.
Город крепко спал. Везде было тихо, молчали даже колотушки ночных сторожей. Каменные фонари на перекрестках улиц погасли.
Пожилой путешественник, туго связанный по рукам и ногам, мучился на лошади довольно долго. Успел, во всяком случае, припомнить зловещие тюремные подвалы правителя Бухары Алитегина [46] еще в те годы, когда султан Махмуд был сравнительно молод, — припомнил и покрылся холодным потом.
«О дуралей безмозглый, о бестолковый ученик! Если бы этот глупец вечером того дня, когда мы приехали в Газну, не захмелел бы от одной пиалы вина у Маликула шараба, если б он не сболтнул неосторожно про Ибн Сину, не было бы этого несчастья, не было бы… А теперь вот рухнули все умные планы и все надежды, которые я лелеял, собираясь в Газну… Все рухнуло, все!»
46
Алитегин был из илек-ханов, династии караханидов, сменившей на бухарском престоле саманидов.
Нукеры с шумом промчались по безлюдной темной Газне. С коней сошли у крепостных ворот. Поставили на ноги, предварительно развязав веревки, и пленника. Долго шли потом по казавшемуся безграничным саду, вышли к белой громаде дворца. И здесь ни звука, ни света, ни
У мраморного дворца нукеры развязали пленнику руки, кляп изо рта не вытащили, к тому же поясным платком крепко завязали глаза, куда-то повели, подталкивая в спину.
Путешественник (будем называть его пока так) был ни, жив ни мертв, после тряски на крупе коня соображал совсем плохо. Будто человек, оглушенный по голове ударом палицы. Куда и сколько времени он прошел — неведомо. В голове немного прояснилось от громыханья каких-то замков.
Его затащили в сырой, холодный подвал с застоялым тошнотворным запахом. Не то кислятины какой-то, не то гниения. Когда дверь в подвал захлопнулась и вновь послышался лязг замков, путешественник сорвал с глаз толстую повязку. Но все равно ничего не увидел. Тьма, кромешная тьма. И отвратительный запах. Ноги сами собой подкосились, путешественник где стоял, там и упал на колени, почти непроизвольно руки его стали царапать землю — от боли, обиды, страха.
Его настоящее имя было Абу Халим, но с юности приятели прозвали его Шилким [47] или Шахвани [48] , и кличка прилепилась.
Абу Халим Шахвани родился в доме Абу Файсала, любимого лекаря правителя Бухары Нух Ибн Мансура, в той самой части достославного города Бухары Джуи Мулиен, где проживал и молодой Ибн Сина.
О этот Хусейн Ибн Абдаллах Ибн Сина! Ибн Сина!
Шилким, с тех пор как себя помнит, завидует Хусейну Ибн Сине. Да какой завистью! Бешеной, будто у жадной крысы! Правда, вначале, когда семья Ибн Сины приехала в славную Бухару, никто на всех на них никакого внимания не обратил. Хотя глава семьи, Абдаллах Ибн Сина, стал писарем в государственной канцелярии. Но именитые люди из Джуи Мулиен относились к пришельцам довольно высокомерно, даже посмеивались над ними. Пришельцы, пусть они из близкой Афшаны, — все равно пришельцы. В то время Абу Файсал, отец Абу Халима, считался главным лекарем эмира, имел красивый дом, высокий, в два ряда окон, выходящих во двор, дом-дворец, и большой сад, огромный, не уступавший другим садам самых высоких вельмож. Рядом с их великолепием дом, двор и сад отца Абу Али казался рубищем дервиша рядом с пышным халатом царедворца.
47
Шилким — волокита, ухажер.
48
Шахвани — похотливый, сладострастный.
В то время пятнадцатилетний Абу Халим получал образование в «большом медресе» Бухары. Оно находилось в самой почетной части города, там, где жили ара, бы аристократы. Тогда юный воспитанник «большого медресе», разъезжавший по бухарским улицам на белом скакуне, укрытом парчой, никакого внимания не обращал на «пришельца», сына «пришельцев»-соседей. Даже когда пошли слухи, что сей худощавый, темнокожий, горбоносый «пришелец»-сын обладает невероятным умом — и тогда юный Абу Халим не обратил на Хусейна никакого внимания. «Птица счастья», которая, по преданию, садится на головы счастливцев, свила, благодаря отцу-лекарю эмира, прочное гнездо на голове лекарского отпрыска. Вот Шахвани и якшался с избалованными сынками именитых людей Джуи Мулиен, вовсю пировал, а после пиров вместе с дружками любил забираться в сады богатеев и вельмож и тайно подглядывать за гаремными красавицами, которые плескались в мраморных бассейнах. Впрочем, не одной подглядкой обходилось: в лунные, светлые ночи они любили, крадучись, охотиться за легкомысленными птичками, благо птичек таких было тоже немало в благонравной, священной Бухаре. А Абу Али?.. Ну, Хусейн, тогда еще только Хусейн? Иногда он видел Хусейна Ибн Сину на базаре, в торговых лавках, более всего — в лавках, где продавались книги. В лавках мелких розничных торговцев юноша изучал травы, выбирая нужные из множества пучков. Мечтатель, книгочей, нюхальщик трав! Юноша? Да какой он юноша! Смех, да и только. Старичок преждевременный!