В глубинах полярных морей
Шрифт:
К нашему счастью, снежный заряд не прекращался до наступления короткой апрельской ночи. Но к 23 часам окончательно подтвердились наши худшие опасения относительно способности лодки самостоятельно передвигаться. Выяснилось, что гребные валы у нас лишились винтов. Однако не прошли даром героические усилия радистов Рыбина и Свиньина. В 23.20 передатчик заработал, и я отправил в адрес командующего флотом радиограмму: «Подорвался на мине, хода не имею, погружаться не могу, широта… долгота…»
А между тем штурман Маринкин доложил, что нас хотя и медленно, со скоростью полутора узлов, но верно относит течением к берегу. Дело приняло совсем
— Ну как? — не очень уверенно спросил я у Видяева и Каутского, посвятив их в этот несколько экстравагантный замысел. Глаза у обоих загорелись:
— Здорово! Мы уже об этом думали, товарищ комдив. Нам ведь, главное, хотя бы на десяток миль от берега оторваться. А там что-нибудь еще придумаем.
— Ну что ж, действуйте.
Трудно, конечно, было заранее сказать, что из этого получится. Будет ли работать импровизированный парус? Достаточной ли окажется его площадь, чтобы сдвинуть лодку с места, поборов течение? Никакие расчеты помочь нам не могли. Только сама попытка могла дать окончательный ответ. Так почему же не попытаться?
[137]
К часу ночи парус был готов. С помощью самодельного рейка [7] мы подняли его на перископе. Перископ и парус! Совершенная оптическая система, прибор двадцатого века выполнял роль простой деревянной мачты для крепления грубого холщового полотнища — судового движителя, известного с древнейших времен. Как ни противоестественно было такое сочетание, оно дало результат. Парус напрягся, и лодка двинулась от берега, влекомая попутным ветром.
7
Реёк — брус для крепления паруса.
Хоть и медленно было наше движение, лаг начал отсчитывать мили. Магнитный компас показывал курс 350 градусов. Восторг был всеобщий и полный. В пятом часу утра от командующего пришла радиограмма. Он сообщал, что на помощь нам направляется «К-22», находящаяся на соседней позиции. Это еще больше подняло настроение.
Через час наше необычное путешествие пришлось приостановить. Ветер стих, видимость улучшилась, вдали четко вырисовывались очертания мысов Нордкап и Хельнес. Стало быть, и парус оттуда просматривался прекрасно. Пришлось спустить его.
Теперь парус вызывал величайшее уважение. Как-никак, а мы прошли под ним девять миль. Это было как раз то расстояние, которое давало нам шанс не быть сразу обнаруженными врагом.
Вскоре от командующего флотом пришла еще одна радиограмма, подтверждающая и дополняющая первую: «Подводной лодке «К-22» приказано следовать с позиции к вам на помощь. В случае невозможности спасти лодку, спасайте людей, лодку уничтожьте».
С половины седьмого до девяти снова шли под парусом: сыпал снег, дул ветер. Правда, продвинулись мы немного, ветер-то был слабый, балла в два. Снова развиднелось и снова пришлось убрать парус. Для большей скрытности
А на лодке шла размеренная деятельная жизнь. Дизелисты и электрики зарядили аккумуляторные батареи, трюмные пополнили запас воздуха высокого давления. В отсеках началась приборка. Видяев с Каутским поддерживают обычный, повседневный порядок, чтобы не
[138]
подчеркивать исключительности создавшегося положения, застроить людей на спокойный деловой лад, отвлечь их от размышлений относительно возможного финала нашей парусной прогулки.
Между прочим, окончиться она может всяко. Как только перестает работать парус, течение неумолимо, по полторы мили за каждый час, сносит нас в сторону чужого берега. Что произойдет раньше: приведет ли Виктор Котельников «К-22» нам на выручку, или немцы обнаружат нас и учинят расправу, — сказать трудно. Во всяком случае, надо быть готовым к худшему, И поэтому у обеих пушек поставлены артрасчеты: мы не собираемся сдаваться без боя. Артиллерийский погреб подготовлен к взрыву: мы не собираемся сдаваться, даже если все средства к сопротивлению окажутся исчерпаны. Каутскому поручено в случае необходимости взрывать погреб, командиру БЧ-2–3 Дыбе — одну из носовых торпед.
Все эти приготовления проведены так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но моряки, как всегда бывает в таких случаях, каким-то верхним чутьем догадываются о них. И военком Афанасьев докладывает, что люди вполне спокойно обсуждают возможность нашей встречи с врагом и ее вероятный исход. Мнение у всех единодушное: лучше погибнуть, чем сдаться в плен.
Видяев, как узнал я потом, потихоньку вручил старшине радистов Рыбину записку с пометкой: «Передайте по радио, когда я прикажу». В ней было всего четыре слова: «Погибаю, но не сдаюсь».
Лодку по-прежнему дрейфует к берегу. Приборка окончена. Видяев приказал начать чистку и приведение в порядок механизмов…
Тем временем «К-22» спешила к нам. на помощь. Ее поход начался дней на шесть позже нашего. Дважды ей пришлось выдержать довольно сильную бомбежку. Наконец 3 апреля она сама атаковала конвой из транспорта и трех сторожевиков. Котельников выпустил две торпеды по транспорту и, немного подвернув, одну торпеду по сторожевику. Выстрелы были снайперскими. Все торпеды достигли целей.
Уцелевшие сторожевики преследовали лодку, но двадцать две бомбы, сброшенные ими, не причинили ей существенного вреда. Искусно маневрируя, Виктор Нико-
[139]
лаевич оторвался от преследователей. На следующий день, плавая в том месте, где была произведена двойная атака, он наблюдал в перископ, как на поверхности моря лениво плавали спасательные пояса, куски деревянной корабельной обшивки, чемоданы и даже… портрет Гитлера.
— Дерьмо, оно всегда поверху плавает, — шутили матросы.
Как и нам, последующие дни не принесли «К-22» встречи с врагом. Охота оставалась безуспешной.
В ночь на 9 апреля лодка отошла в район зарядки батарей. Под утро дизеля прекратили свой неумолчный рокот. Потянуло предрассветным морозцем. Старпом капитан-лейтенант Бакман глянул на часы. Приближалось время, когда по намеченному плану лодка должна была погрузиться: неприятельский берег был сравнительно близок. Ровно в пять Бакман разбудил вздремнувшего командира и доложил, что лодка к погружению готова.