В глубинах полярных морей
Шрифт:
Именно таким коком и был Горностаев — аккуратный, подтянутый матрос.
Ко мне подходит Аркадий Ефимович Моисеев:
— Товарищ комдив, доктор Фирсова в лазарет уложил. Кем заменять будем?
Фарсов — помощник командира. Ему, конечно, нужна замена. Без старпома командиру в море не обойтись. Прикидываю, кого же послать с Моисеевым. Пожалуй, кроме дивизионного штурмана, некого. Останавливаю пробегающего мимо матроса:
— Найдите старшего лейтенанта Ковалева и передайте, чтобы пришел ко мне.
Честно говоря, жаль мне посылать Бориса в море — не отдохнул он еще как следует. Всего
Ковалев является бодрый, в хорошем настроении. Выслушав приказ, коротко отвечает: «Есть!» — и тут же приступает к исполнению обязанностей помощника.
Но вот все тревога и хлопоты позади. Как всегда, с приготовлениями уложились к назначенному сроку.
[149]
И «Щ-401» под приветственные возгласы провожающих плавно отходит от пирса. Отходит в неведомое…
А вскоре — еще одни проводы. Уходит в море Керим. Совсем недавно вернулся он из плавания с Луниным. В этом походе он участвовал в потоплении крупного транспорта. Если посчитать, сколько дней в море провел он с начала войны, то получится что-то около четырех месяцев.
Сейчас он собирается выходить на «К-23» с Леонидом Степановичем Потаповым. Как всегда, с Гаджиевым идет и его дивизионный штурман капитан-лейтенант Васильев, прозванный в обиходе Кузьмичом. Он — верный спутник комдива во всех его плаваниях.
Около причала мне повстречался батальонный комиссар Галкин, весело-озабоченный, с чемоданчиком в руке.
— Далеко ли собрались, Дмитрий Михайлович? — полюбопытствовал я.
— На «двадцать третью», — остановился Галкин.
— Представителем политуправления на поход?
— Нет, Иван Александрович, насовсем. Назначен комиссаром.
— Что так?
— Да вот появилась такая возможность. А я и рад. На лодке, знаете, мне лучше. К людям ближе.
Это было сказано вполне искренне. Я знаю Галкина года четыре, подолгу бывал с ним в море. Он мне много рассказывал о себе.
Родился Дмитрий Михайлович в Западной Белоруссии. Ему исполнилось двенадцать лет, когда в родные места ворвалась война. С запада наступали войска кайзера Вильгельма, и село, где жила семья Галкиных, оказалось в прифронтовой полосе. Вместе с отступавшими русскими солдатами на восток двинулись беженцы, спасая себя и свой жалкий скарб. Среди них были и Галкины.
Пылали деревни. Неподалеку рвались снаряды. Дымился пылью большак. Мычала, блеяла, ржала перепуганная скотина. На одном из поворотов дороги корова Галкиных метнулась в сторону и затрусила по полю. «Матерь божья! — охнула мать. — Дмитрусь, что же ты смотришь?» И мальчик бросился вслед за коровой.
Он уже подбегал к буренке, как вдруг случилось непостижимое. Невысоко над головой, отчаянно
[150]
возникло крылатое чудище. Оно само, как живое, летело по небу! Мальчишка задрал голову и, зачарованный, смотрел на диковинную машину. Когда она скрылась из глаз, коровы и след простыл. А родителей уже давно унес людской поток. Мальчик горько заплакал.
Потерявшегося хлопчика подобрали бородатые солдаты. «Поедешь, малец, с нами в Россию, — говорили они, усаживая Митю в эшелон на небольшом полустанке. — А здесь тебе делать нечего, пропадешь».
Так Митя Галкин очутился в глубине России в сиротском приюте. Немного погодя он начал сам зарабатывать себе на кусок хлеба. Когда над страной прокатился Великий Октябрь, у парнишки появилась возможность учиться. И он крепко ухватился за нее, хотя работы и не бросал. Жизнь рано сделала его самостоятельным. Родных найти ему не удалось, как он ни старался. А в 1920 году рухнула и последняя надежда на это: Западную Белоруссию захватила панская Польша.
К тому времени Дмитрий был уже в Красной Армии. С ней он и связал свою судьбу. Идеи, которым служила армия Страны Советов, были и его идеями. В ту пору классовое самосознание людей созревало необычайно быстро. Юноша продолжал учиться. Со временем он стал кадровым политработником.
В 1936 году Галкина перевели на флот. Сначала — в береговые строительные части, потом — инструктором политотдела бригады подводных лодок Северного флота. Уже в мою бытность командиром дивизиона его назначили комиссаром на «Щ-401». Совместная служба сблизила нас. Этому способствовало и то, что мы были ровесниками, и то, что оба пережили нелегкую трудовую юность.
После освобождения Западной Белоруссии Дмитрий Михайлович навел справки о родных. Оказалось, что отец давно умер, а мать и братья живут в тех же самых местах, откуда ушел он двенадцатилетним мальцом под грохот немецких снарядов. Ближайший отпуск он решил провести с семьей в краю своего детства.
Летним вечером 1941 года Галкин с замирающим сердцем подходил к родительскому дому. Встречные люди вежливо здоровались с незнакомым военным моряком. И только материнское сердце даже в сумерках признало непозабытого сына. А ведь он стал совсем другим чело-
[151]
веком, ее Дмитрусь! И наоборот, почти неизменной осталась жизнь, с которой он расстался четверть века назад. Люди здесь только начали пробуждаться к новому. С трудом верили они своим глазам — бедняцкий сын Дмитро Галкин, словно настоящий пан, объявился в образе морского офицера! О том, что в Советском Союзе такое в порядке вещей, они, понятно, знали. Но одно дело — знать вообще, а другое — убедиться в этом на примере своего бывшего односельчанина…
Отпуск Галкина прервался самым жестоким образом. Началась война. По злому совпадению он покидал родное село снова под обстрелом. Гремели снаряды, рвались бомбы. На попутных машинах, а где и на танках выбирался он с семьей из охваченных войной мест. Жену и детей ему удалось эвакуировать на восток, а сам он прибыл в Полярное, на подводный крейсер «К-1», где к тому времени был комиссаром. С этой должности его и назначили в политуправление флота.