В глубине Великого Кристалла. Пограничники
Шрифт:
– Ну, право же, Дмитрий Игоревич, вы сами как дитя. Один подлетает: «Дайте взаймы», а другой сразу…
– Но, Екатерина Михайловна, не взаймы я, а от души. Ибо сказано, что ежели во благо ближнему, то…
– Во благо этому ближнему! А нам каково? Где мы будем держать такое чудовище?
– Что одно чудовище, что два… – хихикнула Лис.
– Екатерина Михайловна! Да я же и не уразумел сразу, что за петух-то… Оно ведь как было. Чадо подбегает: «Ой, скорее, очень вас прошу, а то кто-нибудь раньше меня купит». Я полагал, игрушка какая-то, а не живая божья тварь… А в кармане с давней поры лежал этот рубль серебряный, с орлом еще, экспонат музейный, можно
Филипп шевельнул лопатками, давая понять, что хотя он и благодарен отцу Дмитрию, но тем не менее отвергает его религиозную трактовку событий.
– Господь… – вздохнула мама, примиряясь с неизбежным. – Деньги Филипп занесет сегодня. Рубля такого нет, конечно, так что бумажную десятку…
– Помилуйте, Екатерина Михайловна! Я бескорыстно, чтобы дитя радовалось…
– Занесет, занесет… Все равно небось отправится к вам в эту сумасшедшую головоломку играть…
– Ага, мы придем, – сказал Филипп и ласково подул на Петькины перышки.
Стеклянные ступени
Сначала все шло обыкновенно. Рэм и Глеб выпросили на Станции несколько ящиков от аппаратуры, ловко разобрали их на рейки и сколотили во дворе у Кукушкиных большой курятник. Точнее, петушатник, потому что это было персональное жилище для Петьки. Петька там ночевал. А днем ходил по всему Луговому, ухаживал за курицами, время от времени лупил местных петухов – то есть вел обычную жизнь первого красавца и кавалера. Почти никого из людей к себе не подпускал. Только к матери и бабушке Филиппа относился снисходительно, поскольку они подсыпали в петушатник зерно и ставили воду. И еще он побаивался Лис (может быть, из-за лисьего имени этой девчонки, а скорее всего – вслед за хозяином). С некоторым уважением относился и к отцу Дмитрию. Возможно, и впрямь понимал, что благодаря ему попал к Филиппу.
Когда Филипп и отец Дмитрий в садовой беседке двигали по пересеченным проволокам похожие на зерна разноцветные шарики, петух, стоя на перилах, смотрел на это дело с одобрением и порой что-то советовал Филиппу:
– Ко-о…
С Филиппом они жили душа в душу. Где бы Петька ни гулял, стоило Филиппу посвистеть или покричать, как пышный кавалер оставлял млеющих от восторга хохлаток и пеструшек и мчался к своему другу. Часто они гуляли вместе (конечно, уже без всякого шнура на ноге). Бывало, что Петька в порыве нежности и преданности взлетал к Филиппу на плечо. Это, по правде говоря, было не очень приятно: лапы у него когтистые, сам тяжелый. Филиппа перекашивало на один бок, жесткие перья терли щеку и ухо. И все-таки это здорово: пройтись по поселку с такой грозной и роскошной птицей на плече. Правда, находились дураки и завистники, кричавшие в спину: «Ха-ха! Два петуха!» Они, очевидно, намекали на яркий костюм Филиппа. Но известно, что умные люди на глупые шутки внимания не обращают. К тому же стоило обернуться, как насмешники драпали.
И все было прекрасно до одного странного случая. Шел Филипп с петухом на плече по главной улице Лугового (пустой по причине жары и рабочего времени), и вдруг Петька затоптался, заклекотал по-орлиному, махнул крыльями, перепугав и чуть не свалив хозяина с ног. Взмыл и… растворился в ясном воздухе – в тишине, солнце и запахе доцветающей сирени.
– Пе-еть! – заорал Филипп в пустоту. Потом потерянно и обиженно сел на край плиточного тротуара. Прямо хоть плачь, хоть головой стукайся: «Что с ним? Куда он? Неужели насовсем?»
Оказалось – не насовсем. Вскоре Петька шумно спланировал из пустоты и затоптался рядом. Он был, кажется, смущен, однако прятал это под некоторой развязностью. Ничего, мол, не случилось,
– Ты где был, паразит?
Петька сделал вид, что внимательно оглядывает окрестности.
– Через барьер куда-то мотался? Умеешь, да? А кто разрешил?
– Ко-о… – уклончиво сказал Петька.
– В следующий раз только попробуй смотаться один!
Петька попробовал. Через сутки. Сидя на своем петушатнике, он издал тот же орлиный клич и вскинул крылья, но Филипп ухватил его за лапы.
…Махнуло ветром. Черным ветром пустоты, как во сне. Помчались мимо не то искры, не то звезды. И сам Филипп куда-то помчался – то ли вверх, то ли вниз. Душа замерла сразу и от жути падения, и от восторга. Филипп заорал и зажмурился. Но глаза тут же «растопырились» опять. Пальцы отчаянно сжимали петушиные лапы. Петька разгонял крыльями черноту. И тоже орал – не то от ужаса, не то от радости.
…Они приземлились на странной лестнице. Она висела среди звездного пространства и плавными поворотами уходила вверх и вниз. Там и там в бесконечность. Филипп крепко щелкнул о ступень новыми (лишь накануне купленными) сандалиями, поскользнулся и сел. Ступени были из очень скользкого стекла. Петька дернулся, вырвался, встал рядом, неловко заскреб лапами по стеклу. Сорвался, покатился по ступеням этакий вопящий «кукареку» шар из огненных перьев. Филипп хотел вскочить, тут же грохнулся и тоже заскользил по лестнице, пересчитывая ступени. И через всю свою перепуганность и боль от ушибов замечал все-таки, что при каждом толчке, на каждой ступени он видит разное.
…Очень синее небо, а в нем похожие на планеты зеленые и коричнево-голубые шары.
…Переплетение громадных зеркал, в которых отразилось множество Филиппов и Петек, причем в разных позах.
…Скрученные винтом белые постройки и мосты над скалистыми бухтами, в которых клубилась темнота.
…Повисший в оранжевом пространстве жидкий, как исполинская капля воды, прозрачный шар, в котором плавали какие-то чешуйчатые звери.
…Поле с желтой травой, где сшибались в дикой скачке всадники в блестящих, как самовары, латах…
Наконец Филипп треснулся крепче прежнего и увидел себя на громадном – до горизонта – поле из ровного темного стекла. Глубоко под стеклом шевелились не то растения, не то щупальца. Это было страшновато, и Филипп глянул вверх. Светили сразу три солнца – два белых и голубое. Они слепяще отражались в стекле. Кое-где подымались высоченные белые сооружения, похожие на перевернутые шахматные фигуры – узкая часть внизу, а наверху – круглая площадка. На одну такую площадку опустился с высоты большущий черный шар – мягкий, приплюснутый, с неприятным крысиным хвостом…
Петька плюхнулся рядом с Филиппом и опять скреб лапами по стеклу. Наконец встал. Махнул крыльями, и… нет его!
– Ты куда?! – завопил Филипп.
«…Да… да… да…» – звонко заголосило отовсюду эхо.
Ох как жутко стало Филиппу. Он отчаянно заскользил, поднялся, брякнулся опять на коленки… Где он? Что теперь будет? Ясно одно – реветь и звать на помощь бессмысленно. А подлый Петька рванул куда-то в одиночку. Куда?! Филипп зажмурился от горького отчаяния. И снова как бы увидел лестницу. Но не просто так, а в перекрестье светлых нитей… что-то очень напоминающих. Может, игру в многомерные шашки? На скрещениях нитей дрожали цветные огоньки, словно что-то подсказывали. Так бывает, если заблудишься среди улиц, на которых раньше не бывал, и вдруг видишь знакомое: трамвай с известным тебе номером или привычную телевышку за чужими крышами… Такими были эти огоньки. И Филипп не успел разобраться, что означает каждый из них, потому что ближний – оранжевый, трепыхающийся – был, безусловно, беглец Петька… Догнать бы только!