Шрифт:
В ГОРАХ СЕВЕРНОГО УРАЛА
I
Я ехал к центру северо-уральских угольных разработок, в Кизел-копи.
Чтобы попасть в Кизел, в Перми необходимо было пересесть на Горнозаводскую линию. Пока носильщик возился с билетом, я разговорился со стареньким учителем, одетым в истертое, порыжелое пальто. Устремив глаза на городские строения, он грустно качал головой.
— Вот, Пермь, город молодой, в 1778 г. основан, а какое у него будущее! Нефть ведь, батенька мой, не выдумка, тут она, недалеко. Переменит она лицо этого города! А еще Пермь знаменита и прошлым,
— Ну, а теперь что вырабатывает этот завод?
Но подошел мой носильщик и сообщил, что состав на Чусовую и к Кизелу подан и посадка началась. Я с сожалением простился с дряхлым учителем, но он вызвался меня проводить.
— Вы спрашиваете, что с Пожевским заводом? Молчит он, батенька мой, до революции остановился, говорят, руды нет, выработалась…
Вокзальный колокол стукнул два раза. Я торопливо пожал костлявую руку и бросился к вагону. И только успел найти свое место, как вагон качнулся, буфера взвизгнули, и мы помчались к горам, в суровые уральские леса.
От Перми до Кизела шел только один вагон. Остальные доходили до станции Чусовой, от нее направлялись по Горнозаводской линии к Свердловску.
В вагоне, на станции, на разъездах только и слышны разговоры о нефти. Ее пульс бьется сквозь насыпь, шпалы и рельсы всей Пермской железной дороги. Кто знал, что в каких-то Чусовских Городках, на глубине 40 м, разведчики наткнутся на нефть? Первый же ковш этого жидкого топлива исковеркал пятилетний план уральской промышленности. Нефть грозит изменить все лицо Урала. Она уже заставила свернуть старые чертежи и проекты и сесть за новые.
Наш поезд набит рабочими. Больше всего едет татар и башкиров. С женами, с детьми, с котомками, в теплых меховых шапках, похожих на чугунные котлы, на остановках они усаживаются кучками и толкуют о заработке.
Татары и башкиры с давних времен после полевых работ идут на добычу угля. На Урал они едут из Уфимской, Казанской и Нижегородской губерний Они испытанные спецы-сезонники. Но неожиданно в их традиционный распорядок жизни вклинилась нефть. А вдруг на нефти больше платят, а вдруг работа легче? Но неизвестность — она пугает. На копях они знают свои квартиры, знают штейгеров, техников, привыкли к условиям работ, там же у них и земляки, родственники, знакомые. Копи — их вторая родина. Ну, а нефть — это что-то неопределенное. За ней не надо спускаться в шахту, там нет и забоев. И пока перевес на стороне углекопов.
Но иногда слышится молодой задорный голос:
— Айда нефть добывать!
Старики злобно обрывают:
— Пусть нефть чушка ашат… Айда на уголь. Кизел, Губаха, Половинка.
Нефть чужда им. Рабочие из крестьян еще не доверяют ей. Для них пустой звук, что первая скважина дает 20 тонн нефти в сутки. Они еще не могут ощутить, что это целый угольный поезд вагонеток, что это работа сотни углекопов.
Мы проезжаем станцию Валежную. От нее до Чусовских Городков двадцать километров бурелом, валежник, зыбкой мшистой почвы, под которой на глубине 300 м спрятаны нефтяные озера, а может быть, и целые
На Валежной сошло несколько десятков рабочих и человек пять техников, отцепили два вагона с приборами от Азнефти, и поезд тронулся дальше. Поздно вечером мы врываемся на кружевной мост через Чусовую. Паровоз тяжело отдувается, хрипит, тормозит. Здесь остановка белее часу, маневры. Часть состава пойдет на восток, а к нашему вагону подцепят несколько товарных, и мы пойдем прежним курсом на север.
За станцией, сонной, жаркой, закуренной, блещет электрическими глазами железоделательный Чусовской завод. На нем выделывают листовое железо, котельное, тянут проволоку, прокатывают рельсы. На нем же изготовляются и фермы для железнодорожных мостов.
Под ногами сталью блестит Чусовая. Серые скалы частоколом огораживают берег, мохнатые рукава елей и пихт рисуют на глади реки причудливые узоры. Иногда всплеснется рыбешка, стрелой прорежет щука — река зарябится. Я долго не могу оторваться от этой далекой реки. Чусовая — когда-то единственный путь сообщения Европы с Азией. По ней Ермак плыл на своих стругах. Чусовая — его коммуникационная линия в походе на Сибирь. Здесь каждая пядь земли — память ермаковых дней. Что ни шаг, то либо утес какого-нибудь есаула, либо камень Ермака, либо городище.
И в наши дни Чусовая не утратила своего значения. По Чусовой через Каму и Волгу к Каспию едет лес. Каждую весну длинные плоты тянутся по Камско-Волжскому простору. Высокие избы, причудливые башни, расписанные береговой охрой наличники, гирлянды цветных флажков — медленно и важно плывут к далекому морю.
На станции движение. Паровоз нетерпеливо пыхтит, сцепщики машут красными фонарями, перекликаются голосами сигнальных рожков. От Чусовой идем по Луньевской ветке. История Луньевской ветки не лишена интереса. Задумана и построена она по прихоти уральского магната Демидова — владельца большинства заводов и копей. Миллионер решил, что вывозить продукции своих заводов по ухабистым и извилистым горным дорогам невыгодно. Он съездил в Питер, потолковал в Министерстве путей сообщения, смазал руки алчных чиновников и вернулся с утвержденным условием, по которому правительство брало постройку на себя, Демидов же для дороги должен был отпустить только рельсы. За это он выговорил себе в течение первых лет эксплоатации бесплатную перевозку своих фабрикатов.
Тысячи людей были согнаны в горы, леса, на болота. Тысячи людей, засучив рукава, вручную врезались в уральский гранит. Когда постройка была закончена, производитель работ не досчитался половины рабочих. Гнус, лихорадка, медведи унесли много человеческих жизней. Люди работали лето, осень и зиму. Люди носилками возили насыпи, кирками и лопатами срыли горы и на сотне с небольшим километров уложили демидовские рельсы. В результате в демидовские сейфы лег не один лишний миллион прибыли, ну а тысячи загубленных человеческих жизнен магната не интересовали.
Поезд трясется, словно в припадке малярии. Луньевская ветка — одна из худших дорог страны. Она готовилась наспех, и только теперь ее приводят в порядок.
Паровоз то-и-дело свистит. Эхо возвращает гудки тысячами переливов. Многоголосые гаммы плавают в горах. Не успевают проводники закрутить у товарных вагонов тормоза, как машинист требует их ослабить. Мы качаемся, поднимаемся и падаем, как на волнах. Крутые подъемы чередуются с такими же спусками.
В нашем составе всего три пассажирских вагона. Остальные — товарные. На станции Чусовой нас из ускоренного переделали в товарно-пассажирский, и мы подолгу стоим на каждой остановке.