В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
— Там от Гурьича вестовой. Вас спрашивает.
Сверкая шевронами, вестовой, слегка брезгуя, сажает нас на белый комбриговский катер, мчит.
Предстаем перед Гурьичем. Тот встает, здоровается за руку, предлагает нам садиться. Каюта красного дерева, бюро, кресла — Гурьич сидит с чуть приспущенным галстуком, курит тонкую папиросу, сверкают золотые запонки. Дружески расспрашивает нас — как служится, входит ли в наши намерения стать в ближайшее время вахтенными офицерами. Рубим: так точно!
Потом вдруг Гурьич говорит нам:
— Сегодня в нашем театре
Мы цепенеем. Тупо бормочем — мол, как же так, в промасленных комбинезонах? Гурьич чуть поворачивается к вестовому.
— Съездите, голубчик, за их парадной формой!
И вот весь рейд видит, как мимо всех кораблей летит наша парадная форма! К пирсу подается автомобиль. Едем.
Кончается «Фиалка». Зал аплодирует. Мы, стоя в царской ложе, тоже хлопаем белыми перчатками. Овации нарастают, и вдруг в зале постепенно все поворачиваются — и аплодируют нам!.. Что нужно в жизни еще?
Я взял в гараже машину и мчал по шоссе к Гурьичу на мызу. Там разберемся.
Нашли реакционера! Когда плавали уже вместе, сколько они с Кошкиным набирали брошюр: религия, мистика, забытые цивилизации, НЛО! По очереди среди ночи врывались ко мне в каюту то один, то другой: «Что несет этот мракобес!» — «Успокойтесь, дайте хоть немножко поспать!» Глубина — сто двадцать, цистерны не продуть, а у них проблема — кто и откуда на Землю прилетел!
Конечно, с Высочанским у них с ходу не сложилось: когда тот еще местным депутатом был, но уже пытался нас красивой жизнью от суровых трудовых будней отвлечь.
Помню, устраивал прием во дворце Белогривских, великие князья из-за границы пожаловали. Гурьич нацепил свой иконостас — на нем, ясное дело, и знакомые профили мелькали. Высочанский слегка поморщился. Гурьич посуровел.
Высочанский говорит:
— Вот затеваем тут парусную регату под девизом «Великая Россия». Цель — восстановить порванные нити, возродить генеалогические древа. Вам, как прямому потомку графского рода, я думаю, это интересно?
Посмотрел я вокруг — фраки, чопорная речь. Интересно, до чего быстро демократы монархистами оказались!
Гурьич:
— К сожалению, еще в сороковом написал, что родственников за границей не имею!
Высочанский кинул возмущенный взгляд: «Как он мог!»
— Но тем не менее, разумеется,— Высочанский спасательный круг ему кинул,— вам близки идеалы дворянства, старинных русских родов?
— Идеалы? — Гурьич говорит.— Даже не знаю. Все ведь не однозначно, знаете. Вот мой отец преподавал в артиллерийском Михайловском училище. Негласно, конечно, но брали туда представителей только самых древних родов — Черкасские, Оболенские…
Услышав магические имена, вся «чистая публика» около нас стала собираться с бокалами, удовлетворенно кивая. Но я-то Гурьича знал, поэтому продолжения ждал с опаской.
— Интересно! — Высочанский удовлетворенно кивал, из бокала прихлебывал.
— А поскольку мы уже были крайне бедны в те годы,— Гурьич продолжил,— то отец брал в офицерской столовой обеды на семью
Все застыли высокомерно, потом, фыркая, стали расходиться. Они, конечно же, казенных обедов никогда не брали!
Поэтому не было у них с Высочанским любви. А Гурьичей таких отпихивая, «новые аристократы» и просчитались! Как и старые.
Он, впрочем, и не обиделся. Сказал: «Какая разница — паруса-то все равно нам поднимать. Как и при коммунистах».
Нашли солдафона! Помню, на День Военно-Морского Флота Гурьич на дачу ко мне приехал разряженный, как петух. Джинсы, курточка, кепочка. «Ну как?» Тут мгновенно и Сяся подтянулся, как вечный немой укор, одетый, как и положено — какие-то опорки на ногах, летние кальсоны, сальная гимнастерка.
— Кто ж вы будете, интересно? — На Гурьича уставился.
— Да так,— Гурьич отвечает.
— Вот я, к примеру,— почесываясь, Сяся говорит,— двадцать третьего года — к войне мне только шестнадцать было, участвовать не успел, но, если кто славу нашу затронет, глотку перегрызу!
Вслед ему глядя, Гурьич говорит:
— Странно. Я тоже в двадцать третьем году родился, но мне почему-то к началу войны было восемнадцать, и я всю ее прошел от звонка до звонка!
Господи! Нашли врага!
Помню, когда в очередной раз отдел наш разогнали (чтобы через два года снова согнать), Кошкин рванул в какую-то китобойную флотилию, плавал на судне-самке, добывал крайне ценную сперму кита; я устроился в редакцию «Катера и яхты» (Высочанский был главным редактором), а Гурьич оказался начальником курсов усовершенствования гостиничного персонала! Горничных усовершенствовал, официантов, барменов. А главное — с бандитами разобрался, с ходу те почтением прониклись к нему. Год всего проработал на курсах — назначили заместителем городского головы по хозяйственной части! Я говорил Гурьичу: «Не понимаешь? Слетит скоро голова, все события к этому идут!» — «Мне это безразлично,— Гурьич отрубил.— Бачки при всех системах должны работать!» Ну и, конечно, был вместе с головой сметен гневом демократических масс, ну, то есть, конечно, не совсем сметен, точнее даже, был оставлен на прежнем месте, пока новые власти еще не разобрались (что долго длится), но с официальной должности был как бы снят как осколок реакции.
Помню заседание городской комиссии по распределению помещений, новое начальство за длинным столом, просители по стенам (мы с Высочанским новое помещение для редакции просили), а сбоку, за каким-то обшарпанным столиком, Гурьич сидит, как бы разжалованный: мол, потерпите немножко этого солдафона, вот только с делами разберемся, его уберем. Обычно Гурьич всегда выглядел щегольски, особенно тщательно кудри свои укладывал (на ночь даже сеточку надевал), а тут он сидел почему-то непричесанный, с воротом открытым и даже без галстука (как бы теперь не полагался ему галстук).