В гостях у дедушки и бабушки. Сборник рассказов
Шрифт:
Сергея с утра нет дома, но к ночи он, верно, вернётся. Не уехал ли он по «своим» делам?
Замечание философа: если живёшь в чужом доме, уезжай с достоинством, когда гонят.
16-го июня
Людмила тоже не имеет ни малейшего понятия об импрессионизме. Когда это стало ясно, она покраснела. Я очень рад.
Сергей назвал её «прекрасно-глупый цветок», a она вздёрнула нос и обдала нас презрением. Конечно, не поняла.
Оля пронюхала, что у нас с Сергеем тайна, и теперь не отстаёт от меня: «Скажи, скажи!» Когда я спрашиваю что-нибудь, она отвечает:
– А
Когда я её зову куда-нибудь, она закладывает руки назад, топает ногой и опять говорит:
– А скажи! А скажи!
Спрятала свой мячик и не даёт.
– А скажи!
По правде сказать, днём мне кажется, что вся эта «тайна» – шутка моего доброго друга Сергея Иванова, но вечером мне делается жутко, и тогда я уверен, что это не шутка.
Вчера он прибежал ко мне в комнату страшно испуганный. Бросился на кресло и закрыл голову руками.
– Сенька, закрой скорей окно! Я больше не могу. Если бы ты слышал, что они говорят!
Если бы он обманывал, почему бы он дрожал?
Я закрыл окна и даже спустил шторы.
– Ох, как я испугался! – сказал Сергей. – Ты не знаешь, как страшно всё слышать и всё понимать. Я сейчас сидел в саду, и деревья рассказывали мне, из чего они выросли, какими соками они питаются. Они говорят, что всосали в себя воспоминания сотен лет. Надо говорить их языком, чтобы передать так просто и так страшно.
Ты думаешь, здесь всегда был сад, а в саду пели птички и гуляли дети? Но гораздо, гораздо раньше, чем выросли эти деревья, сколько жизней здесь погибло! Сколько было ужасов, преступлений. Я предполагаю, что здесь когда-нибудь было поле битвы. Когда-нибудь очень давно. Они неясно выражаются. Дуб сказал мне, что он вырастает только на жестокости. Берёза – только на слезах. Осина – на ужасе. Ах, Сенька! Ты не знаешь, что такое деревья! Они кажутся красивыми, а они ужасны. Корни их слишком глубоки, слишком глубоки… Ты думаешь, что это свежий лист, а в нём трепещет какое-нибудь воспоминание, за десяток, за сотню лет.
Я просил его рассказать что-нибудь, о чём ему говорили деревья, но он опять схватился за голову и задрожал:
– Нет, нет! Ни за что! Я сам хочу забыть.
Это слишком ужасно!
Ночью я кричал во сне, и тётя пришла ко мне со свечкой.
Она вообразила, что я чего-то боюсь.
Я ничуточки не боялся. С чего она взяла? Мне просто больше не хотелось спать, и я попросил её посидеть на моей кровати. Я заметил, что она любит воображать, что я ещё маленький. Конечно, это только смешно. Она и ночью мне говорила:
– Маленький ты ещё. Глупый. Нервишки у тебя слабые. Ах, Сенюшка, если бы ты не так шалил! Вот ты обиделся, что я тебя в пансион отправить хотела. Положим, я и не хотела… Да хоть бы ты себя-то пожалел! Ведь прямо страшно – ты либо разобьёшься, либо искалечишься.
Хотя моя тётя и материалистка, но она ничего – славная.
18-го июня
Бояться грозы совсем не позорно. Я знаю очень сильных и храбрых мужчин, которые всё-таки боятся. Ну что ж, что я сидел в коридоре на сундуке? Ведь никто же не скажет, что Ольгушка смелей меня? Но она грозы не боится, а я боюсь. И если Людмиле смешно, то очень рад. Но уж и злится она, когда я при ней говорю «прекрасно-глупый цветок».
Она так остроумна, что отвечает всегда одно и то же:
– Отстань ты от меня со своими глупостями! Сергей выдумает, а ты повторяешь.
Она воображает, что это Сергей «выдумал»!
Тогда я злю её дальше. Что-нибудь в этом роде:
– Людмилочка, какая разница между телёнком и телятиной?
Она фыркнет и иронически улыбается.
– Что ж, я не знаю, что ли?
– Ну какая, скажи?
– Телёнок живой, а телятину едят.
– Значит, если телёнка зарезать, от него ничего не останется?
– Останется… телятина.
– А куда же денется телёнок?
– Да ведь его зарезали!
– Значит, от него ничего не осталось?
– Остался мёртвый телёнок.
– Но ведь ты сказала, что телёнок бывает только живой?
– Я сказала, что телятина бывает только мёртвая.
– Значит, ты не знаешь разницы между телёнком и телятиной?
– Я отлично знаю, а ты глуп. Иди, поиграй в песочек с Олюшкой.
– А ты что ушибла, когда шлёпнулась с гамаком?
Этого намёка она уже совсем не выносит.
– Дурак!
– Импрессионизм! – кричу я ей на прощание. Ну, пусть смеётся надо мной, что я боюсь грозы.
19-го июня
В цветнике много анютиных глазок. Есть задумчивые, есть весёлые, есть ласковые и есть такие злые, что на них глядеть неприятно. В особенности маленькие жёлтые, с чёрными пятнышками. Сергей говорит, что они постоянно говорят всем неприятности и что бабочки их боятся. Они слишком слабы, чтобы делать зло, но их дурное настроение заразительно. Соседние цветы часто жалуются Сергею, что они им ужасно надоедают. Там расцвела маргариточка, скоро её свадьба, а злые анютины глазки над ней смеются и изводят её так, что она боится подурнеть. Левкои, оказывается, очень глупы, а розы сентиментальны.
Олюшка подслушала наш разговор и, по своему обыкновению, начала хохотать. Сергей сказал, что слышал, как горлинка жаловалась, что у неё сова унесла одного птенчика, самого любимого из всех. Что тут смешного? А она сейчас же выдумала:
– A я слышала, как синичка просила водички.
И уж так хохотала и столько раз повторяла, точно страшно умно. Глупо!
20-го июня
Как нарочно, столько гроз в этом году! Я спрашивал Сергея, что говорят деревья во время грозы? Он очень строго взглянул на меня и сказал:
– He спрашивай никогда! Это не все могут вынести. Благодари судьбу, что ты не понимаешь!
– Но почему же ты выносишь?
Он вдруг сгорбился и стал старый и строгий.
– Ты забыл, что я – «существо»? Когда-нибудь ты ещё увидишь меня не таким, каким привык видеть…
Больше ничего он не захотел сказать.
Но я ему не верю! Наверно, он всё выдумывает, потому что думает, что я верю, и потому что я волнуюсь. На лугу я испугался кошки. В другой раз он как-то собрал вокруг своей головы летучих мышей. Ну, как-нибудь собрал. Я не знаю как. Он закричал, чтобы я пришёл его спасать. Правда, над ним летали мыши, а он свистел хлыстиком и отгонял их. Вероятно, он притворился очень испуганным. Когда я прибежал, он бросил хлыстик, и мыши улетели.