Шрифт:
Рассказ
Как только автобус выехал из Афин, он словно взглянул на себя со стороны: ну куда он тащится? Что его ждет в этом городишке, кроме новой волны горечи? И все же, как бы там ни было, он неумолимо приближался к нему – а значит, быть может, и к ней.
В начале девяностых годов газеты запестрели объявлениями примерно следующего содержания: «Приглашаются девушки от 18 до 25 лет с танцевальной подготовкой для работы за границей». Зазывали в основном на Балканы. И теперь такие объявления не редкость, но девушки относятся к ним уже критически – научил горький опыт. А тогда...
Ленка, без пяти минут жена (жили вместе уже почти два года, вместе и в
Из первой поездки новоиспеченная стриптизерка вернулась уже какая-то другая. Выяснилось, что в Болгарии заставляли заниматься проституцией почти в открытую (позже, в Греции, это делалось с гораздо большими предосторожностями). А Евгений, естественно, имел с этого свой немалый процент.
Вскоре после возвращения Ленки в Питере появился маленький белобрысый толстячок, тоже «менеджер», но уже греческий. А белобрысый потому, что мамаша его была полькой. Станислав (или Стас) был обходителен, часто звонил по телефону со снятой им квартиры, часами обсуждая с Ленкой детали набора новой танцевальной группы для поездки в Грецию.
Кончилось дело тем, чем и должно было кончиться – четырнадцатого февраля, как раз в праздник влюбленных, день святого Валентина, Ленка собрала вещички и объявила, что уходит к Стасу, который ее очень любит и по-настоящему обеспечит будущее. Всё это стало совершенно неожиданным для него – слишком уж он в ней был уверен. Вспоминать об этом не хочется. Пил потом две недели.
И вот, через пять лет после тех событий, он туристом приехал в Грецию. В один из дней, свободных от осмотра достопримечательностей Афин, греческий гид группы повез народ на меховую фабрику, принадлежавшую его родственнику, – за лисьими шубами. Оказывается, в местных лесах водится множество лис (вот уж, действительно, в Греции всё есть). Шубы из их меха недороги, а непосредственно с производства – чуть ли не даром.
А он, после долгих колебаний, решился в этот день махнуть в тот самый городок, куда когда-то уехала Ленка со своим «менеджером» Стасом и откуда он совершенно неожиданно получил от нее единственное письмо. Назывался город как известное место под Ялтой, Ливадия, но с заменой буквы и ударения – Левадия. Хотя, по всей вероятности, Ленки уже давно там не было.
Так он все себе и представлял – палящее солнце, белые дома, «пыль столетий»... Он достал из сумки то ее письмо.
«Город, в котором я сейчас нахожусь, именуется Левадией и находится в 120 км от Афин. Напоминает он большую советскую деревню (население здесь 22 тысячи человек). Единственная разница – прекрасные дороги и разнообразие магазинов. У них просто каждый дом – это магазин. Природа напоминает наш юг, горы и море, почти как в Крыму. Живу я в отеле „Филиппос“ в двухместном номере с девчонкой из группы. Танцую восточный танец в ресторане „Хеллас“. Получаю 20–30 долларов в день. После работы все девчонки занимаются консумацией – это раскрутка клиентов на спиртное. Нравы здесь ужасные. Женщину ни во что не ставят».
По-видимому, Стас, хотя и влюбленный, никак не мог пожертвовать предприятием, в которое вложил деньги. И этим «предприятием» была Ленка.
Он зашел в кафе и заказал коньяку «Метакса» и апельсинового соку.
В углу, в специальном большом гриле жарили целиком на вертеле молодого барашка. «Человек бывает старым, а барашек молодым», – вспомнил он строку поэта и усмехнулся: в своем стремлении в Левадию он проявил себя, как старый упрямый баран, осталось только найти новые ворота. Впрочем, чего уж теперь... Он бросил на стойку несколько двадцатидрахмовых монет с изображением «отца греческой демократии», яйцеголового Перикла, и вышел на улицу. Все же, несмотря на жару, чувствовалось дыхание недалекого Коринфского залива – холодного, соленого, ослепительно прозрачного.
От коньяка и отвесного солнца его малость подразвезло. Он направился к этому самому отелю «Филиппос», единственному в городе.
«Отель» на поверку оказался небольшим двухэтажным домиком (впрочем, домов выше в Левадии не наблюдалось). Хозяин гостиницы удивленно взглянул на его «краснокожую книжицу» – еще советский загранпаспорт с гербом развалившейся империи, и выдал ключи от одноместного номера.
Туристы не баловали Левадию своим вниманием – никаких исторических памятников здесь не сохранилось. А номера «Филиппоса» на девяносто девять процентов использовались местными донжуанами, снявшими девочку. Кстати, занятно, что в этом городишке был даже свой небольшой, но вполне официальный публичный дом, в котором трудилось несколько... парагваек. Вечером в ресторане он приметил двоих – невысокие, крепко сбитые мулатки с крутыми – даже слишком – ягодицами. Но в ресторан они приходили не «работать», а отдыхать.
До вечера он с шумящей головой провалялся в какой-то полудреме на кровати, а в девять часов направился в ресторан «Хеллас».
Он сидел за столиком в дальнем углу и во все глаза смотрел на сцену.
Рестораном, собственно, это заведение можно было назвать лишь с большой натяжкой. Подавали только фрукты, орехи и шампанское. Главный же доход был, по-видимому, от консумации. Причем заказанные в честь кого-либо из танцовщиц или певиц бутылки шампанского лишь выносили и показывали: вот, мол, такой-то попандопуло заказал целых шесть штук. А на стол ставили одну бутылку для посетителя и другую для девушки, его раскрутившей. Но во второй было не шампанское (он это знал из письма Ленки), а дешевая безалкогольная шипучка.
Под восторженные выкрики с эстрады в зал сошла толстуха-певица, по всем приметам местная звезда. Она томным голосом пела «Уранэ, уранэ!..» («Небо, небо!..»), продвигалась между столиков, и, кружась, задевала и сваливала на пол стопки специальных гипсовых тарелочек «для битья» по пятьдесят центов штука, еще один источник дохода владельца ресторана. Чем больше тарелочек заказывалось и билось в честь актрисы, тем выше она котировалась.
Наконец на сцене появились пять девушек в узких трусиках и лифчиках (танцевать «топлес» в Греции официально запрещено), и головных уборах из перьев. Начался танцевальный номер. Сердце его застучало сильно и часто – в солистке он узнал свою Ленку. Она совсем не изменилась.
Тем временем к его столику, заприметив неохваченного клиента, приблизился официант и задал вопрос по-гречески. Ответ он получил на английском («Буду косить под кого угодно, только бы не узнали, что я русский, – решил он. – А то сразу поймут потомки хитроумного Одиссея, что неспроста в их захолустье приперся»). Когда официант принес заказ – бутылку шампанского, которая оказалась раз в десять дороже, чем в магазине, и несколько тарелочек для битья, – он попросил передать солистке, что приглашает ее за свой столик. Официант как-то дернулся, поспешил к толстому лоснящемуся дядьке, видимо хозяину, и что-то зашептал ему на ухо. Тот оценивающе оглядел нового клиента и нехотя, с кривоватой ухмылкой, кивнул.