В «игру» вступает дублер
Шрифт:
Желтоглазый выпалил это единым духом, и в голосе его было столько торжества, будто и в самом деле от него зависело, расстрелять человека или наградить. Как решительно причислил он себя к завоевателям. И это Витька-прыщавый!
Возвращаясь с допроса, в фойе Сергей столкнулся с художником — Григорием Николаевичем Пашиным. Тот, как обычно, взлохмаченный и небрежно одетый, семенил, пригнув голову к правому плечу. Он всегда так ходил, будто кто-то невидимыми нитями резко потянул правую половину тела книзу. Увидев помощника, расстроенный чем-то художник обрадовался:
— Серёженька,
— Да, оттуда.
— Не знаете случайно, по какому срочному делу он меня вызывает?
— Понятия не имею. Но думаю, что всех нас сейчас вызывают по одному и тому же делу.
— Вы имеете в виду это… ночное происшествие? — догадался Пашин и испуганно захлопал глазами.
Он выглядел совершенно беззащитным, этот добрейший, несколько странный старичок, сохранивший наивность ребёнка в такие лета. Сергею захотелось приободрить его, и он сказал:
— Да вы не волнуйтесь, Григорий Николаевич. Спросят, кто вы, откуда, и всё.
— Разве я волнуюсь?
— Очень даже заметно, — улыбнулся Сергей. — Да, кстати, скажите директору: декорации для «Дамы с камелиями» у соседей. Здесь спектакль послезавтра, значит, надо послать за ними машину. Я вчера ездил туда на поезде и всё выяснил.
— О, молодой друг, вы меня успокоили! Я совсем забыл, куда их отправил. Да, да, директор уже несколько раз спрашивал об этих декорациях. Теперь я доложу ему, и мне, действительно, нечего волноваться.
Пашин засеменил к директорскому кабинету.
Когда Сергей вернулся в общежитие, в комнате всё ещё стоял запах кофе. Он приоткрыл створку окна и лёг на кушетку, которая заменяла ему кровать. Стал мысленно прокручивать весь разговор в кабинете Коха. Что привело гестапо в театр? Чем объяснить их поиски именно здесь? И почему предъявляют для опознания фотографии?
На все вопросы можно найти более-менее подходящие ответы. Коллектив театра в городе новый, здесь вполне могли оказаться подозрительные люди. Но поскольку предъявляют фотографии для опознания, значит, никого конкретно не подозревают из их труппы, просто прощупывают. А Витька-прыщавый его пока не узнал. Пока…
Он бы тоже не узнал его так скоро, если бы не примечательные жёлтые глаза с прищуром и красные прыщи, которые никогда не сходили с лица. Витька и в детстве был таким ехидиной. В классе его так и называли: Витька-прыщавый.
Это был пятый класс «б» в школе небольшого подмосковного городка. Тринадцать девочек и одиннадцать мальчишек. Ребята любили бегать на Истру, рыбачили до самых холодов. Не ходил с ними только Витька. Он пришёл в класс в середине сентября, чуть запоздав к началу учебного года. Однажды мальчишки позвали новенького с собой, но он, прищурив жёлтые кошачьи глаза, ехидно сказал:
— Только дураки сидят по нескольку часов с удочкой.
— Сам дурак! — крикнул кто-то из ребят. — Прыщавый!
Так за ним и закрепилась кличка. Витька обиделся и всех сторонился, лишь иногда отпускал в чей-нибудь адрес ехидные замечания. Когда он исчез, не доучившись одной четверти, никто поначалу и не заметил. Лишь перед экзаменами кто-то вспомнил:
— А где прыщавый?
Оказалось, он давно укатил с родителями на Украину. О нём тотчас все забыли. Прошло столько лет. Они стали взрослыми, и в них трудно узнать двенадцатилетних подростков. Может, это вовсе и не Витька? Но вот в памяти всплывают жёлтые глаза с прищуром, ехидные фразочки… Он. Конечно, он. У него была какая-то странная фамилия: не то Рух, не то Гух. По всему видно, стал опасным человеком. Одна надежда, что он его не узнал. Надежда хрупкая, и потому надо несколько дней посидеть дома, не привлекая к себе внимания.
Неделя прошла относительно спокойно. Сергей удвоил рвение к делу, чем очень порадовал Григория Николаевича. В эти дни его путь был короток: из общежития в театр и обратно. Изредка выходил из дома, чтобы купить еды. Он убедился, что слежки нет. Однако Гух (или Рух?) его беспокоил. Спросить у Коха о нём напрямую нельзя: всякий интерес к работникам гестапо чреват непредвиденными последствиями. А больше и спросить-то не у кого. Только Кох может что-нибудь знать о нём, хотя бы фамилию. Задать ему такой вопрос — даже Кох удивится интересу к гестаповскому переводчику. Значит, надо, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Там(!) должны узнать о внезапно появившейся угрозе и могут кое-что выяснить. Бездействовать больше нельзя.
Сергей посмотрел на часы: до спектакля достаточно времени, он вполне успеет. После внезапного похолодания, длившегося несколько дней, установилась прекрасная погода, которая так характерна в этих местах при переходе от лета к осени. Только сейчас, при мягком солнечном свете, и рисовать на натуре.
Он быстро накинул пиджак, взял папку с листами бумаги, карандаши. По бульвару шёл медленно, словно прогуливаясь. Патруль уже сняли, но кое-где остались усиленные посты. Раза два пришлось предъявлять документы.
Наконец он свернул к церквушке и пошёл к кладбищу. Поднявшись по дорожке, свернул на боковую аллею и скоро, присев на камень, стал наносить на лист контуры мраморного надгробия. Как пригодилась его склонность к рисованию! Сделанные им наброски, возможно, и не свидетельствовали о таланте, но неопытному глазу могли показаться достаточно профессиональными. Рисуя, Сергей незаметно огляделся: нет, слежки не было, но всё же надо быть предельно осторожным.
С тропинки свернул старик, опиравшийся на палку. Он тяжело ступал на больную ногу и шёл очень медленно. Сергей сидел к нему боком, видел его, ждал, когда старик приблизится. Тот приостановился, словно рассматривая рисунок из-за плеча художника.
— Здравствуй, Петрович, — сказал художник, не оборачиваясь.
— Наконец-то, — недовольно отозвался старик. — А то совсем запропал.
— Сам понимаешь, проверки после бомбёжки, пришлось обождать. Гитлеровцы устроили допрос. Скажи мне: на Почтовом всё спокойно?
— Спокойно. Два дня назад старика издали видел. Вчера специально прошёл мимо дома — порядок.
— Вот что, Петрович. Сюда мне не с руки являться. Встретимся через два дня в шашлычной, которую открыли в бывшей пельменной. И вообще, возьми себе за правило захаживать в шашлычную, ну, скажем, по понедельникам в обед.