В Иродовой Бездне. Книга 3
Шрифт:
Шли дни, а Леву на работу в лазарет не вызывали,
— Меня сегодня вызывали в этап, — сказал Петя Фомин. — Как жаль расставаться с тобою, но я думаю, тебе здесь будет все-таки лучше, в лазарете работа куда легче.
— Да, мне тоже очень жаль расставаться с тобой, — сказал Лева, — как хорошо было бы вместе быть. Но я думаю, что, работая фельдшером, буду куда полезнее, чем на простой физической работе.
— А ты знаешь, тетя Тереза находится в женской зоне, — сказал Петя. — Я недавно узнал об этом. Вот ей-то, наверное, туго придется.
— Все в руках Божьих, — уверенно сказал Лева. — Он силен сохранить самое слабое в самых трудных условиях.
— Да, — сказал Петя, — когда-то мы пели мужским хором, а она на фисгармонии играла: «Не бойтесь, братья-моряки, хоть будущность темна. Но вот уж видны маяки…» Тогда мы пели, а теперь — практика жизни. Прибежал работник учетно-распределительной части и стал выкликать назначенных на этап. Собирались с вещами, строились и шли к вахте; Солнце грело по-весеннему, снег таял.
— Хорошо, что дело к весне, — сказал Лева, идя с Петей и неся его чемодан.
— Для нас тогда весна будет, — сказал Петя, — когда освободят. Братья обнялись, поцеловались, обещали молиться друг за друга. Этапников обыскали, вывели за зону, где их принимал конвой.
В выходной день Лева пошел в лазарет. Как раз в это время из ближайшей колонны привезли мужчину крепкого телосложения; он неподвижно лежал на повозке. Вышла молодая врач-фельдшерица.
— Что случилось, что случилось? — спрашивала она.
— Не знаю, — отвечал возчик, — болел он, а потом вдруг потерял сознание. Никто не знает, что с ним. Лекпом сделал укол и велел везти к вам.
Больного положили на носилки и внесли в коридор приемного покоя. Лева помогал нести носилки.
— Ну, что с ним, что с ним? — волнуясь, спрашивала молодая врачиха. — На вопросы не отвечает, совсем без сознания. Что может тут быть?
— Может быть, по голове ударили, — предположил фельдшер. Но никаких признаков ушиба головы не было. Лева смотрел на исказившееся лицо больного, прислушался к его дыханию, и ему вспомнился случай уремической комы, который он наблюдал у себя в палате в лазарете на Беломорском канале.
— Возможно, это уремия, — сказал Лева. — Возьмите мочу катетером и проверьте на белок.
Врач знала, что Лева поступает к ним работать как фельдшер, и согласилась с его предложением. Тут же взяли мочу, вскипятили в пробирке. Оказалось много белка. Диагноз был поставлен, было проведено соответствующее лечение, и больной пришел в себя.
Лева ушел в барак. «О, если дали бы, дали бы мне работать! — думал он. — Хоть я не врач и у меня не так много знаний, но я отдал бы всю душу, чтобы лечить больных, читал бы, развивался, у старых врачей перенял бы их знания, опыт и принес бы действительную пользу людям. И это было бы хорошо и с христианской, и с чисто гуманистической точек зрения. Но не дадут мне учиться, не дадут быть на свободе, поскольку я последователь Христа. Но ведь как гражданин, даже будучи заключенным, отверженным, я все же имею право на труд, на такой труд, который соответствует моим способностям и который будет ценен для лагеря».
Этап за этапом определенными, довольно значительными отрядами, так называемыми колоннами, отправляли из лагеря Темиртау заключенных на развернувшееся строительство Горно-Шорской железной дороги, которая уходила куда-то далеко в горы, к неизвестному Таштаголу.
Однажды утром на разводе начальник сказал Леве, чтобы он не выходил на работу в лес. Радостно стало на сердце у Левы:
«Значит, оформлен наряд на меня, — подумал он, — и теперь буду работать в лазарете».
Вернулся в барак. Старик-дневальный подметал пол.
— Ты что вернулся? — спросил он Леву.
— Сказали, чтобы сегодня не выходил на работу. Значит, пойду работать в лазарет по специальности.
— Это хорошо, — сказал старик и погладил свою бороду. — Ты здоровьем-то тоже не крепок, худой и к тяжелым работам неприспособленный, а в лазарете из тебя будет, конечно, толк. Глядишь, и я приду к тебе полечиться.
— Приходите, приходите, — улыбаясь, сказал Лева. Вошел нарядчик.
— Собирайся, Смирнский, с вещами.
— Куда? — спросил Лева.
— В этап. Ты что, набедокурил, что ли, здесь? Сейчас всех собирают в барак усиленного режима, а там пойдете особым конвоем.
Это известие было для Левы, как гром среди ясного неба.
— О, Господи, что же это такое? — внутренне молился он.
В этот барак усиленного режима собирали из разных колонн самые что ни на есть подонки лагеря. Это были воры, картежники, типичные уголовники и прочие, которые не хотели честно работать в лагере. В большинстве это была воровская молодежь, не знающая ничего святого.
Каждое слово своей речи они сопровождали утонченным матом. И вот — Лева среди этих людей. Привели еще партию из карцера. Ни у кого из них не было никаких вещей. Покормили в столовой и повели к вахте.
День стоял удивительно солнечный. Местами земля совсем освободилась от снега, журчали ручьи, в воздухе пахло особым запахом приближающейся весны. Голубое небо — и вдали чудные горы, зеленые, синие, сливающиеся в легкой дымке с небом. Как хороша, как прекрасна весна! Но Лева был словно под черным колпаком.
— Что это? — задавал он себе вопрос. — За что?..
К этапу подошел начальник санчасти. Он всегда был обязан присутствовать при отправке. Увидев Леву, махнул ему рукой. Лева подошел к этому седому, видавшему виды врачу. Он с какой-то грустью посмотрел на Леву и сказал:
— Я хлопотал о вас, нам работники очень нужны, в колоннах совершенно не хватает фельдшеров, но получил отказ. Вас запрещают использовать на медработе. Какой-то вы странный преступник.
И тихо добавил:
— Но не унывайте. Тут на эту колонну назначен фельдшер, хотя и с уголовным прошлым, но неплохой парень.