В Иродовой Бездне. Книга 3
Шрифт:
Злобы или какой-либо неприязни к людям, которые ненавидят Евангелие и поныне жаждут распинать Христа, Лева не имел. Он знал, что они доподлинно не ведают, что творят. Что и за них была великая молитва страдальца-Христа: «Прости им, Отче!»
В большую камеру ввели Леву не одного. С ним попал туда же его друг — брат Ваня Попов. Братья обрадовались встрече, обнялись, поцеловались. В камере не было слишком тесно, и им нашлось место на нарах. Друзья разбеседовались.
— Как же это ты, Ваня, ослаб? — спрашивал Лева.
— Без конца мучили допросами, — отвечал Ваня. —
Друзья молились, просили Господа, чтобы Он помог быть верными Ему до конца.
Лева не чувствовал никакого огорчения против Вани. Он понял, что его «довели», и к тому же, как думал он, здесь дело не обошлось без внушения и гипноза. Конечно, Лева был твердо уверен в том, что если бы Ваня бодрствовал и крепко молился во время этих испытаний, он не впал бы в это искушение.
Какая была радость, огромная радость, когда Леву вызвали на свидание! Пришла его мать. Пришла, как приходят многие и многие матери, чтобы оказать любовь своим страждущим детям. Когда он шел на свидание, ему невольно вспомнились слова известной арестантской песни:
«В воскресенье мать-старушка
к воротам тюрьмы пришла,
своему родному сыну
передачу принесла…»
Эти краткие минуты свидания с матерью через решетки были для Левы солнечной радостью. Мать была исхудавшая, но бодрая, и она все бодрила сына. Говорить было трудно. Рядом стояли другие заключенные, они кричали своим родственникам, но все-таки это было хорошо, и очень хорошо. Но только из этого свидания получилось нечто нехорошее для всей администрации тюрьмы, и НКВД в Самаре встревожилось. И все это только потому, что Лева искал правды.
Спустя несколько дней после свидания, Леву вызвали в следственный кабинет тюрьмы. Там сидели начальник тюрьмы, начальник охраны и какие-то уполномоченные НКВД, приехавшие из Самары. Всех их интересовал один вопрос, и не только интересовал, а очень беспокоил, и с ним они обратились к Леве.
— Скажите, через кого, как вы смогли подкупить и отправить из тюрьмы телеграмму в Москву, комиссару НКВД, — задал вопрос прибывший уполномоченный. Лева молчал.
— Вы отправляли телеграмму? — спросил начальник тюрьмы.
— Да, отправлял, — ответил Лева.
— Как вы это сделали? — спросил уполномоченный.
— Я не скажу вам, как я это сделал, а скажу, для чего я это сделал. Я дал в Москву телеграмму, чтобы высшее начальство выслало комиссию и разобрало мое дело, так как меня заключили совершенно без вины, и следствие пришло к ложным выводам.
— Нас это не интересует, почему вы послали телеграмму, виновны вы или невиновны. Нас интересует только, как вы смогли послать телеграмму. Ведь выходит, что весь наш тюремный режим, изоляция никуда не годятся. Есть надзиратели, которые передали вашу телеграмму, а там могут передать и еще что-нибудь, и преступники могут сделать побег.
Лева подумал и сказал:
— Не тревожьтесь, режим и охрана у вас в порядке, никто из них не передавал телеграмму.
— Тогда как же вы могли ее передать?! — воскликнул начальник тюрьмы.
— Очень просто, — улыбнулся Лева. — Когда моя мама была на свидании, я продиктовал ей текст телеграммы и просил послать ее в Москву.
Начальники тюрьмы и охраны облегченно вздохнули. Ведь если бы это было через надзирателей, то вместе с ними были бы наказаны и они.
Никакой комиссии по расследованию, само собой разумеется, Лева так и не дождался.
Дошла ли эта тревожная телеграмма по назначению или же была перехвачена, осталось неизвестным.
Леве же становилось все более и более ясным, что в этом мире правды ему не найти.
Глава 10. В ожидании приговора
«…Очи наши — к Господу, Богу нашему, доколе Он помилует нас. Помилуй нас, Господи, помилуй нас; ибо довольно мы насыщены презрением. Довольно насыщена душа наша поношением от надменных и уничижением от гордых».
Пс. 122, 2-4
В тюрьме в то время народу было много. Хотя была зима (19.35 г.), но в тюрьме мороз не чувствовался. В камерах происходило самообогревание. Среди заключенных преобладали не обычные уголовники, а больше люди, привлеченные по 58-й статье за антисоветские «преступления». Ввиду того, что состав преступления у многих был слишком необоснован, для осуждения не применяли пункты статьи 58-й, а обвинение строили по литерам: «КРА» и «КРГ». «КРА» означало — контрреволюционная агитация, «КРГ» — контрреволюционная группировка.
Дела всех обвиняемых по этим буквам со всего Советского Союза направляли в Москву, на решение Особого совещания НКВД, и люди, находясь в тюрьмах, месяцами ожидали приговора.
Эти буквенные статьи были предъявлены евангельским христианам-баптистам: пресвитеру К.Ф. Кливеру, его жене Т.Э.Кливер, проповеднику, несшему в часовне обязанности пресвитера, Н.А. Левинданто, П. И. Кузнецову, Е.И. Фомину, его сыну П.Е. Фомину, В. Попову и Льву Смирнскому.
Все они находились в разных камерах, но когда надзиратель объявлял: «Выходи на прогулку!», многие камеры открывались одновременно, и на прогулке братья встречались. Так вместе на прогулку попали Н.А. Левинданто, Ваня Попов, Лева Смирнский, Петя Фомин. Это были радостные встречи. Во время хождения по кругу в небольшом тюремном дворике разговаривать не разрешалось, но арестованные все время нарушали это, беседуя, идя попарно, и надзиратели уже не обращали внимания на разговоры.
Николай Александрович, немало переживший в своей жизни разных злоключений, отличался бодрым характером и даже пытался шутить:
— Лева, Лева, — говорил он, — что у тебя за воротник на пальто? Я смотрю и не разберу, женский или мужской…
— Это специально для тюрьмы, — отвечал Лева. — Мама каракуль спорола, а эта суконная обшивка была уже готова.
— Ну, с таким воротником тебя никакая сестра не полюбит.
— Я этим не интересуюсь, — отвечал Лева.
— Да ты за кем-нибудь ухаживал?