В Иродовой Бездне. Книга 4
Шрифт:
Лева поужинал. Стоит ли хозяйке делать какой-нибудь намек, что он верующий, или жить, таиться перед нею в молитве?
Совсем стемнело. Хозяйка заглянула в комнату Левы, зажгла керосиновую лампу. Лева сел у стола и открыл свое дорогое Евангелие. Тихо. Лишь скрипят от ветра закрытые ставни.
Тихо, почти неслышными шагами вошла хозяйка. Лева подумал: «Вот она сейчас предложит стелить постель, пора уж отдыхать». Но старушка посмотрела на него добрыми глазами, какими-то необыкновенными и вдруг сказала:
— Брат,
Лева вскочил:
— Откуда вы знаете, что я брат?
— Как откуда? Все село знает, что приехал брат-фельдшер, лечить будет.
— Да откуда, как же? — недоумевал Лева.
— Я уж не скажу, откуда, — сказала старушка. — Только все братья и сестры собрались, ждут вас.
Лева тут же оделся, и они пошли.
На улице было совершенно темно, как говорится, хоть глаз выколи. В двух шагах — ничего не видно. Лева шел за хозяйкой.
Вошли в какой-то переулок. Потом показалась изба, сквозь закрытые окна которой проблескивал луч света.
— Вон там собрание, — тихо сказала старушка. Они вошли в прихожую. Лева разделся, пришла старушка, а за ней и он.
В большой комнате на скамьях сидели женщины и мужчины. Впереди, на столе, на котором горела яркая керосиновая лампа, лежала открытая Библия. Вокруг стола сидели с большими белыми бородами глубокие старики. Все собрание пело. Это был знакомый, близкий сердцу Левы гимн. Но пели его как-то по-особенному, с каким-то степенным, особо широко разливающимся напевом. Леве указали место около старичков. Он сел, а пение все продолжалось. Они пели:
«Время, как река, течет
непрестанно все вперед;
с каждым днем ясней пред мною
смерть является с грозою».
Лева попытался присоединиться к пению, но слезы непрерывной рекой хлынули из его глаз. Он не мог удержать их, они текли и текли. Это не были слезы отчаяния, горя, это были слезы какой-то особой радости. Радости о том, что он вновь видит родных, близких, которые, тоже неся каждый свой крест, идут за Христом и уповают только на Него.
Он только пропел:
«Но я верю всей душой:
Бог со мною, Бог со мной!»
Потом он закрыл лицо руками, сквозь которые пробивались слезы, и только слушал, как пели:
«Бог меня Своей рукой
Сам ведет в борьбу со тьмой,
И в минуту утомленья
Он дает мне подкрепленье:
И я верю всей душой:
Бог со мною, Бог со мной!
Вижу я в пути земном
Искушения во всем,
И мне в сердце яд отравы
Хочет влить наш враг лукавый;
Но я верю всей душой:
Бог со мною, Бог со мной!
Не страшусь, когда друзья
Оставляют вдруг меня
И гонений ряд суровый
Возведут на Божье слово;
Но я верю всей душой:
Бог со мною, Бог со мной!
Когда кончилось пение, один из старичков прочел из Слова Божия и все, преклонив колени,
Ему предложили сказать слово. Никакого колебания не было в душе Левы, что нужно воздержаться, что это опасно, сразу выступать со словом. Разве можно отказываться читать Евангелие, когда просят? И он читал, говорил о любимом Спасителе Иисусе Христе, Который так роднит, что, только встретившись, мы уже любим друг друга, мы уже понимаем друг друга.
Здесь, на этом собрании, Лева особенно ясно почувствовал, что Господь привел его к тихой пристани.
Здесь, среди старых верующих, родных братьев и сестер, на этом простом собрании, он может отдохнуть после стольких испытаний и иметь новое благословение.
Утром он приступил к работе. Все шло хорошо. Пришел человек из сельсовета и вызвал его к председателю. Председатель был почему-то весьма возбужден и расстроен.
— Идемте со мной, — сказал он Леве. Они пошли по улице. Председатель наклонился к нему:
— Я это никому не скажу, но мне сообщили, что вы вчера будто бы попали на сборище сектантов. Как, почему, зачем вы заинтересовались ими?
— Тут ничего удивительного нет, — сказал Лева. — Я это ни от кого не скрываю. Я сам верующий, евангельский христианин — баптист, и все искренне верующие во Христа — мои братья и сестры.
— Да?! — удивился председатель. — Странно, странно! Но я должен вам сказать, я вам зла абсолютно не желаю, можете верить в душе, конечно, каждый может, но вы фельдшер, являетесь представителем советской интеллигенции села, и никак не совместимо, если вы будете иметь связь с сектантами.
— О том, что я верующий и что всегда имею общение с верующими, об этом знают все, — сказал Лева, — и в Пестравке начальник НКВД и другие знают, что я — баптист, а мы, баптисты, неразлучны друг с другом. На работе же это нисколько не отразится. Ведь вы знаете, верующие — добросовестные люди.
— Да, я изучил здесь и молокан и баптистов, — сказал председатель. — К труду они относятся добросовестно. Одно только плохо: веруют.
— Ну вот и я, безусловно, буду относиться к своим обязанностям добросовестно и полагаю, что все будет хорошо. Где бы я ни был, меня как работника везде ценили, — сказал Лева.
— Ну хорошо, хорошо, — более спокойным голосом сказал председатель. — Надеюсь, что все будет хорошо. Только вы, пожалуйста, с нашими работниками — с секретарем и с другими — о вере не беседуйте, не шумите. Пусть только я буду знать об этом, и все…
Лева ничего не ответил, и они стали разговаривать о предстоящей прививочной кампании.
— Это самое трудное дело у нас, — сказал председатель. — Народ невежественный, никаких прививок не хочет.
— Но я надеюсь, что проведем это успешно, — сказал Лева.