В исключительных обстоятельствах 1979
Шрифт:
Потом стена кончилась, за ней открылся пологий песчаный берег, на котором, как туша обсохшего кита, чернел остов выброшенного штормом судна. Корпус судна был изъеден ржавчиной, внутри с рокотом перекатывалась галька.
И, глядя на эти безмолвные останки, Кирилл впервые подумал о жестокости и неумолимости океана.
В рубке хлопнула дверь, и на палубу спустился Побережный. Не замечая Кирилла, он направился было к кубрику.
Кирилл окликнул начальника.
— А, вот ты где, — сказал Побережный. — Чего ж в кубрик не пошел?
— Дышу, — ответил Кирилл. — Вдыхаю, так сказать, ветер странствий.
— Ну вдыхай, вдыхай…
Было видно, что разговор его нисколько не занимал, он был весь в думах о предстоящих хлопотах.
Побережный достал папиросы, но так и не закурил, сунул пачку обратно в карман и стал разглядывать приближавшийся берег с таким вниманием, будто видел его впервые.
— Петр! — крикнул он, когда катер, обогнув волнолом, очутился на спокойной, как поверхность лагуны, воде. — Ты в ковш больно-то не залезай. — Приткнись где-нибудь поближе. Лучше всего во-он за тот пал зацепись, там, кажись, нарта стоит.
— Добро! — откликнулся старшина. Он лихо развернул «жучок» и осадил его перед самым пирсом.
С проворством, которое Кирилл всегда замечал в начальнике в ответственные минуты, Побережный выпрыгнул на деревянный настил и надел на пал швартовы.
— Ты подожди здесь, — сказал он Кириллу. — Нарта точно нас ждет… И мешки наши, а людей никого нет. Небось в столовой отсиживаются. Пойду погляжу.
— Может, перетащить пока мешки? — предложил Кирилл.
— Дело, — согласился Побережный. — Спроси у Петьки брезент и клади прямо на палубу.
И он ушел, подминая снег дядистеповскими сапогами.
Быстро темнело. В холодном сумраке повсюду загорались огни. Сначала их можно было пересчитать по пальцам, но вскоре все видимое пространство впереди было тесно набито ими. Занесенные снегом дома с трудом угадывались на фоне уходящих за облака гор, и казалось, что огни висят в воздухе. Они горели одинаковым желтоватым дрожащим пламенем, и только слева, на обрывистом склоне небольшой сопки, как глаз недремлющего циклопа, мигал красный огонь входного створа.
Кирилл давно погрузил мешки, а Побережного все не было. Ветер как будто стих, потом подул с другой стороны, с гор, как веником обметая их морщинистые крутые бока. На ровном и гладком плато, обрывавшемся прямо в море и прозванном почему-то Дунькиным Пупом, загуляли снежные смерчи. Они с невероятной быстротой пересекали плато и исчезали у края — будто прыгали в море.
Старшина вполголоса ругался и смотрел на часы.
Наконец Побережный появился на пирсе в сопровождении плюгавого, жокейского вида парня, который, не поспевая за крупно шагавшим Побережным, все время сбивался на рысь.
— Передай этому рохле, — донесся до Кирилла гневный голос шефа, — что я до него доберусь! Откуда я знаю, что самолет уже в воздухе? Я что, в кармане локатор таскаю? Заводи, — сказал он старшине, подходя. — Да побыстрей крути шатунами, норд-вест потянул.
— А я что говорил? — сказал старшина.
— «Говорил, говорил!» Ты бы поработал с такими охломонами, не то бы запел. Самолет на посадку заходит, а этот недотепа радист клопов давит! Из-за него сегодня почту не отправил, колосник ему на шею!..
Назад шли в кромешной тьме. Прожектор освещал только узкую полоску воды впереди катера, и старшина поминутно включал сирену. Истошный вопль, похожий на крик неведомого животного, закладывал уши и рождал смутную тревогу в душе.
Накрывшись брезентом, Кирилл сидел на мешках, пытаясь разглядеть, не мелькнет ли где огонек. Рядом сопел Побережный. На этот раз он не пошел в рубку. Видимо, он чувствовал себя спокойнее возле своих мешков.
Надсадно стучала машина. Несколько раз катер резко вильнул в сторону, и в свете прожекторного луча мимо, словно призраки, промелькнули бесшумные темные силуэты — встречные суда. Надвигался шторм, и суда торопились в укрытие.
Кирилл вспомнил Женькины слова. «Может, и верно, проскочили, — невольно подумал он. — Может, болтаемся уже где-нибудь в Охотском. Чем черт не шутит…» Потом он почувствовал, как перемещается центр тяжести, и понял, что они поворачивают. И почти сразу же он увидел далеко впереди дрожащие красные сполохи, похожие на зарево от пожара.
— Дружок твой старается, — сказал над ухом Побережный. Зарево то разгоралось, то притухало и вдруг оказалось совсем близко. Красные отблески осветили захлестывавшие пирс волны и одинокую фигуру Женьки, колдовавшего у бочки с соляркой. Поодаль лежали в снегу собаки.
Из рубки высунулся старшина:
— Не подойти, Дмитрич! Глянь, что накат делает! Сунемся — изуродует, как бог черепаху!
— А зачем подходить? — ответил Побережный. — Ты держись рядком, Петя, а мы в момент перебросим мешки.
— А сами? — спросил старшина.
— У тебя переночуем, что нам сделается.
Кирилл, молча слушавший этот разговор, не одобрял решение Побережного. Одно дело — подойти к пирсу и спокойненько выгрузить мешки, и другое — переправлять их по воздуху. Тут можно было и просчитаться.
— Шеф, — сказал он, — риск, конечно, дело благородное, но, может, перекантуемся до утра?
— Кантуйся, — ответил Побережный. — А я не хочу. Ты прогноз слышал? Пока будем у Петьки груши околачивать, мешки сгниют. А так Женька их хоть рассортирует. Петр! Дай-кось трубу свою!
Он взял протянутый старшиной мегафон и, уйдя на нос, стал что-то кричать Женьке. Волны швыряли катер, но Побережный на своих ногах-тумбах стоял неколебимо.
Выслушав Побережного, Женька так шуранул в бочке, что столб пламени вырвался из нее, как из жерла вулкана. На пирсе стало светло, словно днем.