В исключительных обстоятельствах 1986(сборник)
Шрифт:
Штурмбаннфюрер расправляет дождевик и так и замирает с плащом на весу, ибо телефон на тумбочке оживает и издает пронзительный звон, утроенный тишиной. Игнорируя предостерегающий жест Эрлиха, я беру трубку… Ну вот и экспромт!
– Алло!
– Птижан? – Голос Люка…
– Да, да, – говорю я.
Эрлих делает шаг, но я, уткнувшись в микрофон подбородком и сделав огромные глаза, шепчу: «Это Маршан».
– Огюст, – рокочет в трубке. – Это ты?
Я пялюсь на штурмбаннфюрера, взором испрашивая инструкций.
– Говорите же! – шепчет он и, подойдя ко мне, прижимается
– Люк? Как ты нашел меня?
– Случайно. Видел вчера входящим в подъезд.
– Скажите, чтобы перезвонил, – шепчет Эрлих и пальцами впивается мне в локоть. – Пусть перезвонит…
– Алло! Ты слышишь меня? Перезвони через пяток минут… Тут…
– Дама? Мембрана трещит от смешка Люка. – Узнаю старину Огюста! Ладно. Пока…
Щелчок, Отбой… Эрлих трет лоб.
– Непостижимо!
– Что? – спрашиваю я.
– Потом… – невпопад говорит Эрлих и берется за телефон. – Гестапо! Дежурный? Срочно соединитесь с Центральной: пусть установят, откуда будут вызывать Центр – шестнадцать- два -один. Повторите!… Пошлите туда машину и двоих из девятой комнаты, надо сесть абоненту на хвост. Все!
– Что будем делать? – спрашиваю я растерянно.
– Откуда Маршан узнал телефон? – вслух соображает Эрлих. – Когда он вас видел?
– Вчера…
– Где вы вылезли из машины?
– Разумеется, за углом.
– Почему же он не подошел? Почему?
– Спросите что-нибудь попроще.
Скулы Эрлиха напряжены. Плечи выпрямлены… Да, этот человек рожден для действия. Жаль только, что энергия, ум и воля его поставлены на службу самому отвратительному делу за всю тысячелетнюю историю человечества.
– Скажите, чтобы утром он позвонил еще раз. Часов в девять. Сейчас, мол, трудно говорить – у вас гостья, и никак не удается ее выпроводить. Говорите только это, никакой отсебятины.
Мы стоим над телефоном – гробовщики у одра приговоренного к смерти. Усопшим должен стать Люк. Эрлих заранее прикидывает, по какой мерке выстругать доски.
Звонок ровно через пять минут. В педантизме Люк не уступает Эрлиху.
– Алло, старина. Где твоя знакомая?
– В ванне, – говорю я и в ответ слышу приглушенный смех.
– Ты неплохо устроился, Огюст. Я еле нашел тебя. Если бы не случай, я так бы и сидел до пятнадцатого… Как тебе удалось выбраться?…
– Люк! С ума сошел! Такие вещи по телефону… Удалось… Больше того, я зацепил крупную рыбу… Слушай, моя идет… Позвони мне утром. Можешь в девять?
– Приятных сновидений, – игриво говорит Люк и дает отбой.
Я едва кладу трубку, как телефон вновь разражается трезвоном. На этот раз Эрлих перехватывает инициативу. Я и не спешу, признаться, обходить его на финише, понимая, что это из гестапо. Так оно и есть… Эрлих, покусывая губу, выслушивает собеседника. Говорит:
– Пусть докладывают вам… Прочешите квартал! Не мог же он далеко уйти… Переключите меня на Варбурга.
Долгая, очень долгая пауза, и:
– Бригаденфюрер! Прошу извинения за беспокойство!…
Анисовая обжигает нёбо, холодит гортань. Странная это штука – анисовая водка, перно. С одной стороны – жидкая лава; с другой – арктический
Закончив короткий разговор, Эрлих минуту стоит, глядя прямо перед собой. Потом отходит от тумбочки, зацепив по дороге пустую бутылку из-под карлсбадской. Бутылка, звеня, откатывается в угол; из горлышка ее выползает капля.
– Маршан звонил из будки, – тускло говорит Эрлих. – Ваша мать не хвасталась, что родила вас в рубашке?
– Что-то не слышал.
– Но хоть чепчик был?
В голосе Эрлиха прорывается веселая нота. Лицо разглаживается. Он садится, подернув брюки и тщательно выровняв складку на коленях.
– Поступим так, – говорит он, доставая портсигар. – Утром назначьте Люку рандеву. На двенадцать – здесь. Он согласится?
– Люк осторожен, а у подъезда…
– Снимем людей… Черт с вами, Стивенс, играть, так по-крупному.
– Арестовать проще, – осторожно говорю я.
– Что?… Да, разумеется. Но мне нужен Люк, а не его труп. Люк живой и благонравный… Пусть будет, как решили. Я захвачу с собой некоторые документы, и ту дезинформацию, которую вы проконсультировали. Как считаете, она убедит его?
– Надеюсь. Но почему вас интересовали мои рубашка и чепчик?
– Хотите коротко? Шестнадцатое – срок Шелленберга… Стивенс, будьте паинькой и сделайте все, чтобы мсье Люк завтра ушел отсюда успокоенным. Не спугните его.
Я громко щелкаю пальцами.
– О-ля-ля! Люк опытен и знаком с методами слежки. Вы не прогадаете с «хвостами»? Попадись они Люку на глаза…
– Не попадутся. Его поведут так, что и с четырьмя глазами он не найдет за кормой ничего, кроме чистой струи.
– Очень образно, – говорю я, выбирая языком из рюмки последние капли перно.
Спать мне уже не хочется.
Люк позвонит ровно в девять утра…
12. КТО ЕСТЬ КТО! – АВГУСТ, 1944.
…Люк позвонит ровно в девять утра.
Сейчас семь без нескольких минут. Микки хлопочет в кухне, звенит посудой и что-то напевает, а я в шлепанцах на босу ногу слоняюсь по спальне, убивая время. Дом просыпается, наполняясь звуками. Все этажи встают примерно в один час. Никого из соседей я не видел в глаза, но по меньшей мере о четверти из них знаю немало. Надо мной живет семья, где трое детей. По утрам я слышу их голоса, топот ножек, возню. Изредка стучат каблуки взрослых: чок-чок-чок – женские легкие; и звонкое цок-клац, цок-клац – мужские, с подковками. Муж скорее всего военный; штатские не носят обуви с металлическими накладками на каблуках, и у мысков… Подо мной расположился одинокий музыкант – неудачник, должно быть. Стоит послушать, с каким прилежанием терзает он от зари до заката свою скрипку, сбиваясь на одних и тех же местах, чтобы понять – Паганини из него не получится… Напротив – старая чета; через дверь я слышу иногда, как они, собираясь на прогулку, подолгу стоят на площадке. «Где мой зонт, Софи?» – «О дорогой, держись за перила… Умоляю, будь осторожнее!» – «Обопрись на мою руку, Софи… вот так… Боже, какая крутая лестница».