В исключительных обстоятельствах
Шрифт:
И тогда Соколов спросил третьего помощника, в момент гибели судна стоявшего на вахте:
— А где путь, по которому японцы разрешили двигаться нашим судам?
— Ходовой фарватер? Миль сорок восточнее нашего места.
— Идем на фарватер.
Этим приказом он взял на свою совесть жизнь и смерть команды. О своей жизни и своей смерти он не думал.
Ветер почти стих. Поэтому пошли на веслах. К вечеру ветер переменился на северный, погнал волну. Сажин и третий помощник поставили мачту, снарядили парус и всю ночь по очереди держали его. Соколов тоже не спал всю эту ночь. Ночью он
На рассвете умер военный помощник, хотя Соколову казалось, что первым уйдет из жизни старший механик. Ведь на Швыдком не было ни одной царапины…
— Пал духом, вот и отошел раньше времени, — сказал Сажин.
А Иван Иванович видел, как предали морю Швыдкого, и не отвел взгляда. Он даже слабо ткнул Марью правой рукой, когда та пыталась заслонить от него этот печальный морской обряд. Потом долго молчал. Наконец прошептал:
— Позови Соколова, пусть подойдет.
Олег Константинович пробрался между гребцами, наклонился к нему:
— Ты что хочешь, Иван Иванович?
— За водой следи, командир, — прошептал он. — Самое главное, сам следи за водой.
— По одной мерке на брата, больше не даем.
— Да не про ту воду… — разозлился Иван Иванович, но не оттого, что помполит непонятлив, а потому, что тяжело было говорить. Он боялся, что не успеет все сказать, — туман все сильнее застилал глаза и ни с чем не сравнимая боль разрывала спину. — Все сутки следи, отливай воду. Запустишь, начнет она гулять, перевернет лодку. Не спускай глаз с воды…
— Хорошо, Ваня, спасибо.
— Скажи, а откуда у тебя моя канадка?
— У тебя на койке взял. В ней выплыл.
— Но дверь завалило.
— Я в каюте был. Кто-то догадался свинтить барашки. Это ты, Марья? — Та молча кивнула. — Ну вот и жив я — тебе спасибо.
Иван Иванович снова тронул Соколова за руку:
— Помоги Марье стянуть с меня обе рубахи. Пусть на ветру просушит. Помоги — я кричать не буду.
Олег Константинович повиновался.
— А теперь… Накинь на меня канадку. Пусть прикроет, пока не кончусь. А рубашки — они с меня, с живого… Передай, кто зябнет больше всех. Мальчишке одну отдай… — И удовлетворенно улыбнулся, потому что удачно перехитрил и помполита и кочегара.
Потом Иван Иванович долго лежал с закрытыми глазами. А когда открыл их снова, глаза его были чужими. Белки налились кровью, “Дед” ничего не виден. Кочегар Сажин поспешно перебрался поближе к стармеху. Он оказался рядом в тот момент, когда “дед” вдруг громко и ясно сказал:
— Командир шлюпки!
— Я здесь, — ответил Соколов.
— Скажите сигнальщику, чтобы вызвали катер!
Соколов замялся, не зная, что отвечать. И тогда Сажин отрапортовал, словно стоял на вахте, а не раскачивался в шлюпке на волне:
— Есть вызвать катер! — и до боли сжал плечо Олега Константиновича, призывая не вмешиваться.
— Поднимите карантинный флаг.
— Есть поднять карантинный флаг! — отозвался Сажин. — Флаг поднят.
— Передайте на берег, что старший механик заболел. Его надо в госпиталь.
— Есть! — ответил Сажин.
— Катер вышел?
— Так точно! — ответил Сажин и вскоре положил ладонь на глаза старшего механика.
— Ну вот,
Сажин, вечно чем-то недовольный, желчный Сажин сидел возле своего бывшего начальника согнувшись, не снимая ладони с его лица, и по впалым, заросшим седой щетиной щекам стекали слезы. И Марья, бой-баба кочегар Ковалик, тоже плакала.
Олег Константинович не знал, что им сказать. Он привалился грудью к борту шлюпки и ощутил в кармане что-то жесткое. Вытащил. То был блокнотик в целлулоидной упаковке, о котором забыл. Он расстегнул кнопочку и вынул блокнот. Влага едва коснулась обреза, и край блокнота был теперь волнистым. Соколов раскрыл блокнот наугад. Там была чья-то телеграмма — из тех, что посылали во Владивосток. И он, еще не задумываясь зачем, стал читать вслух:
— “Живу хорошо! Работаю легко. До встречи. Целую. Маша”, Так это твоя телеграмма! До встречи — написала, а слезам волю… А ты, Сажин, требовал, помнится, чтобы во Владивостоке запасли тебе бочку пива. Должна бочка дождаться. Без тебя скиснет, а, Сажин?
По глазам людей, сидевших в шлюпке, он понял, что всем тоже вдруг захотелось еще раз услышать, что они писали домой. Еще раз коснуться той ниточки, которая еще тянулась, еще не оборвалась… И он читал телеграмму за телеграммой как можно громче, чтобы всем было слышно, чтобы перекрыть шум океана. А он нарастал — и шум волн, и шум ветра.
Еще двое суток держали парус попеременно третий помощник и кочегар. Потом парус пришлось зарифить, потому что усилившийся северный, леденящий ветер мог опрокинуть шлюпку. Они отлеживались и грелись под возвышением, которое образовал брезент. Сначала ветру, поднявшемуся после штилевой погоды, все были рады. Но он усилился, разгулял волну принес снег с дождем. Главное теперь было удержать шлюпку, не дать ей стать лагом к волне. Рулевых Соколов менял каждый час.
Из тьмы вылетали белые снежинки. Оседали на рукав кителя и не таяли. Соколов не спал четвертую ночь подряд. Он не спал ночами с тех пор, как однажды проснулся и услышал; по дну перекатывается вода. Он хотел измерить, сколько ее натекло в невидимые щели, да перехлестнуло через борт. Но распухшая ладонь не чувствовала холода. Соколов закатал рукав кителя до самого плеча и опустил на дно локоть. Вот с тех пор локоть и стал его мерой. Как только вода достигала середины предплечья, он будил того, чья очередь отливать воду наступала. Для этого он перебирался к возвышению, образованному брезентом, и требовательно тащил второго, потом третьего с края.
Всю ночь Соколов сидел на носовой банке и смотрел вперед. Он спрятал за пазуху ракетницу и два последних заряда к ней. Берег на тот случай, если увидит ходовые огни парохода. Но они все не появлялись. И каждую ночь Соколов казнил себя за то, что приказал идти на ходовой фарватер и ждать, ждать, ждать пароход. Наверное, он сделал ошибку, самую главную и непоправимую из всех, что бывали когда-то. И никто не узнает, что на его счету жизни всех, кто был в шлюпке. Всю долгую ночь он заставлял себя о чем-то думать, вспоминать, чтобы не выключиться, не заснуть и не пропустить ходовые огни парохода. Не пропустить пароход, который мог ничего не заметить, ударить шлюпку и пройти дальше.