В исключительных обстоятельствах

Ромов Анатолий Сергеевич

Раздумывая над этим, Масу постепенно пришел к выводу, что должен подняться наверх. Лим еще не спускался, он что-то делает наверху. Значит, он должен как можно тише подняться на второй этаж и попытаться выяснить, что делает там сейчас этот слизняк. Судя по вопросу, он делает там что-то интересное, что может ему, Масу, потом пригодиться. Во всяком случае узнать это не помешает.

Масу посмотрел на свои туфли. Лаковые туфли швейцара для такой цели не годятся — они скрипят на каждом шагу. Он подошел к кровати и вытащил из-под нее мягкие

лайковые тапочки, расшитые причудливым узором. Снял туфли, надел тапочки, встал, сделал несколько шагов. Совсем, другое дело. Идти можно совершенно беззвучно, и нога отдыхает. Надо пойти, пока эта развалина, этот «согнутый радикулитом» кореец еще там.

Масу подошел к двери, открыл ее, осмотрелся. Коридор был пуст в обе стороны. Он вышел. Кажется, все вокруг тихо. Убедившись, что его никто не видит, и осторожно ступая, Масу двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж.

Подойдя к самолету, по лицам стоящих у крыла штурмана и бортмеханика Гарамов понял, что главное сделано. К бензобаку тянулся шланг, насос мерно работал. Значит, бензобак уже отремонтирован и на него поставлены заплаты. И все-таки из головы не выходил тот, кого они оставили связанным в комнате. Конечно, развязаться он не сможет, но вдруг его обнаружит кто-то из своих?

— Идет, голубчик, — тихо сказал бортмеханик. — Идет бензинчик родимый.

Пожилой солдат-японец сидел в машине, разбирая и складывая горелку, рядом стояли капрал-водитель и Хиноки. Лицо Хиноки казалось сейчас каменным, будто он нарочно хотел показать, что все, что происходит вокруг, ему глубоко безразлично. Лицо капрала, наоборот, простецкое, широкое, мужицкое, было оживлено и всем своим видом приглашало к общению. Капрал курил, поглядывая то на стоящих у самолета, то на море.

— Без инцидентов? — тихо спросил штурмана Гарамов.

— Пока, — так же тихо ответил штурман. — Сестричка, курить принесла?

Вика не ответила.

— Что с оборудованием? Рацию, приборы приняли? Все в комплекте?

— Разбираться надо, но как будто все в комплекте. Приемник уже работает, радист и второй пилот там колдуют.

— А вы что?

— Я вас ждал, сейчас пойду помогать.

— Заглянуть в самолет они не пытались?

— Нет.

— Как раненые? — по-прежнему почему-то не глядя на штурмана, спросила Вика.

— Есть, по-моему, хотят, — тихо сказал штурман. — Да и нам, грешным, не мешало бы рубануть из котелка.

Штурман посмотрел на Гарамова.

— Есть сухпаек, — без всякой жалости сказал Гарамов.

— Бросьте вы — «сухпаек»... Попользоваться надо. Неужели здесь нельзя что-нибудь отхватить? Отель высшего разряда, официанты в манишках. Неужели там не найдется горяченького? И курева, — штурман посмотрел на Вику, — сестричка забыла.

Но Вика вдруг медленно пошла на него, закусив губу. Штурман заметил ее угрозу и начал пятиться.

— Ты что? Ты что? Чумная, что ли? — зашипел он. — Очумела?

— Я вам сейчас такое курево устрою. Задохнетесь.

Гарамову

показалось — она сейчас ударит штурмана. Но Вика остановилась и отвернулась. Видать, злость у нее быстро проходит. Штурман растерянно завертел головой:

— А что я такого сказал? Вы же все слышали? Что я такого ей сказал?

— Ладно вам. Молчите.

— А что ладно-то. Я же только про курево. А она на меня буром...

Подошел Исидзима, штурман замолчал.

— Что-нибудь случилось?

Исидзима оглядел их исподлобья. Враг, подумал Гарамов, глядя на его смуглые скулы, тонкий нос и глаза, почти невидимые в щелочках век. Это его смертельный враг, агент японской секретной службы, да еще — лихоимец, замысливший спасти на их самолете богатство, нажитое за счет других. Но этот враг ведет себя так, что Гарамов испытывает к нему сейчас чуть ли не симпатию. А может быть, это очень даже хорошо, что он пока, вот именно пока, будет испытывать к нему симпатию? «Постой, — подумал Гарамов, — что же получается? Я должен испытывать к нему симпатию, а потом — предать? Какая ерунда. А он что — не собирается меня предать? Тогда и конец разговорам». Пока эта симпатия работает на руку и ему и всем остальным. А вот когда они сядут в самолет и поднимутся в воздух, когда люди Исидзимы, в этом Гарамов был уверен, попробуют их взять — тогда он посмотрит насчет симпатий.

— Ничего, господин Исидзима. Я хотел попросить горячей пищи для экипажа и несколько пачек сигарет или папирос. Людям нечего курить.

Исидзима поклонился:

— Понимаю, господин Гарамов. Вам скоро все принесут.

Бортмеханик снова отошел к бензонасосу, и Исидзима добавил:

— Но вас, когда вы управитесь здесь со всем, попрошу все же находиться в комнате официантов. Надеюсь, вы понимаете, зачем это нужно? Положение такое, что вы должны быть все время у меня под рукой.

Из люка спрыгнул второй пилот. Он явно хотел что-то сказать Гарамову, но, увидев рядом Исидзиму, осекся. Директор отеля все это отлично разглядел и повернулся:

— Здравствуйте. Надеюсь, господин... или как у вас — товарищ Гарамов сказал о моей роли? Я — директор этого отеля.

Второй пилот, очевидно пытаясь сообразить, как себя вести, молчал. Исидзима посмотрел на Гарамова:

— Господин Гарамов, я жду ответа.

— Да, он обо всем знает. Это член экипажа.

— В таком случае я хотел бы спросить у этого члена экипажа — как идут дела? Что с приборами и рацией? Когда самолет будет готов к взлету?

Гарамов, поймав взгляд лейтенанта, кивнул:

— Скажите.

— Приборы и рацию заменяем, но работы много. Всю доску придется перебирать. Ну и бензин еще не закачан.

— Что значит много? — спросил Исидзима. — Когда вы закончите?

— Если повезет — часа через три-четыре.

— Ну, считайте, через пять. Уже стемнеет. Что ж, меня лично это устраивает. Еду и сигареты вам сейчас принесут. Еще какая-нибудь помощь нужна?