В Калифорнии морозов не бывает

Волчок Ирина

Редакцию я нашёл сразу. Просто остановил машину, спросил у первого попавшегося прохожего — и он подробно рассказал, как доехать. Наверное, у них тут была одна редакция, так что все знали, где она. Я тогда подумал: в Москве вряд ли кто-нибудь из прохожих вот так сразу вспомнит, где находится даже редакция газеты «Правда». Эта мысль придала мне уверенности в себе. Не то, чтобы я почувствовал превосходство. Но одно дело — приехать из провинции в столицу, и совсем другое — из столицы в провинцию.

Здание редакции было довольно большим и современным — четыре этажа, широкие окна, стеклянные входные двери, голубые ёлочки у входа. Сбоку была стоянка для машин, на ней стояли три чёрные «Волги» и потрёпанный

уазик. Возле нашей редакции чёрные «Волги» стояли редко, а потрёпанные уазики — никогда. Моя машина рядом с ними выглядела как прогулочная яхта рядом с речными трамвайчиками. Это тоже придавало уверенности в себе.

На вахте сидела какая-то бабулька, больше никакой охраны не было. Я показал бабульке удостоверение, сказал, кого ищу. Бабулька даже не посмотрела моё удостоверение, сказала, чтобы я шёл на четвертый этаж, там покажут. Я спросил, не надо ли сначала позвонить, спросить, можно ли подняться, хотя бы уточнить, на месте она или нет. Бабулька махнула рукой и непонятно сказала:

— Да ей сейчас, поди, не дозвонишься. Иди уж так, верней застанешь.

На четвёртом этаже был огромный холл, со всех сторон — двери. Много дверей, без всяких табличек с названиями отделов или с фамилиями, просто под номерами. На одной двери была табличка: «Приёмная». Я подумал: секретарша точно скажет, где мне её искать. Постучал и открыл дверь приёмной.

Приёмная была тоже очень большая, даже больше, чем наша, где сидела Катерина Петровна. Только наша была всегда пустая, а здесь толпился народ. Там было три двери, но я сразу понял, что все толпятся возле её двери. Я тогда подумал: ну вот, и здесь вокруг неё толпа. Даже под дверью ждут. На этой двери тоже не было никакой таблички, вместо таблички висела на гвоздике потрёпанная боксёрская перчатка. На эту перчатку никто не обращал внимания, будто так и надо. Все толпились у двери и тихо переговаривались. Я спросил, на месте ли она и можно ли к ней зайти. Сказал, что приехал из Москвы, времени у меня мало, я проездом, мне надо ехать дальше, у меня командировка. Я всё это так долго говорил потому, что все молчали и смотрели на меня. Потом одна девица с испуганным лицом сказала:

— Подождите. Она сейчас говорит по телефону. Поговорит — тогда спрошу, можно вам или нет…

Я тогда подумал: никто просто не слышал, что я говорил. Я стал повторять, что я приехал из Москвы, сюда заехал по пути, ненадолго, у меня к ней порученье… Всё это выглядело глупо, поэтому я начал злиться. Девица с испуганным лицом, кажется, тоже начала злиться, махнула рукой, прижалась ухом к двери и прошипела:

— Тише! И так ничего не слышно.

Все сразу перестали шептаться, отошли на шаг, но никто не уходил, все чего-то ждали. И я стоял и ждал, сам не знаю чего. Испуганная девица наконец осторожно приоткрыла дверь, сунулась в щель и что-то спросила. Оглянулась на меня, кивнула и сказала:

— Идите, можно.

Я тогда подумал: хорошо ещё, что не спросили, записывался ли я на приём заранее. Похоже, к нашему Главному было легче попасть, чем к ней. Настроение совсем испортилось. Я даже пожалел, что заехал сюда. Хотя никогда не жалею о том, что сделал, — это глупо. Не мой стиль.

Я вошёл и первым делом удивился, какой большой был кабинет. Гораздо больше, чем кабинет Марка. А ведь Марк всё-таки был редактором иностранного отдела центрального журнала. А тут — какая-то областная газетка может позволить себе такие кабинеты, да ещё не для редакторов, а просто… я не знаю, для кого. Тогда я в первый раз подумал: я ведь не знаю, кем она работает. Знаю, что не редактором, а кем именно — не знаю. Марк знал наверняка. Но я у Марка даже это не спросил. А этот кабинет был обставлен даже лучше, чем кабинет нашего Главного. У Главного был стол для него и длинный стол для планёрок, и стулья вокруг длинного

стола были обыкновенные. А здесь был огромный письменный стол, стоящий в левом углу, боком к одному из двух окон, и никаких столов для планёрок, только маленький журнальный столик возле второго окна. И стульев не было, а были большие кресла, обтянутые тёмно-бордовой кожей. У Главного одну стену занимали шкафы со стеклянными дверцами, там на полках были выставлены всякие подарки, которые привозили иностранные делегации. А здесь всю правую стену занимал один длинный и высокий закрытый шкаф со множеством дверей. И письменный стол, и журнальный столик, и большой шкаф были явно из одного гарнитура, очень приятного тёмно-орехового цвета, наверняка импортные. Шторы на окнах были светло-ореховые, и паркет был точно такого же оттенка. Стены были светло-серые, как небелёный лён. Я тогда подумал: наверное, редакция не бедствует, раз позволяет себе обставлять кабинеты с таким шиком.

А может, это я потом подумал. Тогда я просто внимательно осматривался и всё запоминал. Даже не знаю, зачем мне это было нужно. Скорее всего, я просто не решался сразу посмотреть на неё. Потом всё-таки посмотрел и сказал лёгким тоном, будто между прочим, будто мы только вчера виделись:

— Привет. Я тут мимо ехал, решил заглянуть. К тому же, Марк просил передать авторские экземпляры.

Она медленно повернула голову и посмотрела на меня так, будто не узнала. Потом сказала:

— Здравствуйте. Проходите, садитесь. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Я пошёл к её столу через весь этот длинный кабинет, и шёл так долго, что успел её рассмотреть. Она сидела в тёмно-бордовом кресле, нахохлившись, как птица под дождём. Перед ней на столе стоял телефонный аппарат, такого же тёмно-бордового цвета, как кожаные кресла. Её левая ладонь лежала на трубке телефона, наверное, она только что закончила говорить. Я подошёл, положил пакет с книгами ей на стол, сел в тёмно-бордовое кресло напротив неё и прежним легкомысленным тоном сказал:

— Помочь? Ну, не знаю, в твоих ли это силах.

Она смотрела на меня, не отрываясь, но явно думала о чём-то постороннем. То есть — о своём. Это я здесь был посторонним. Довольно долго молчала, я даже подумал, что она вообще забыла обо мне, но тут она сказала:

— А что надо? Гостиницу заказать? Или билет на поезд?

Под её тонкой желтоватой рукой с заметно выпуклыми венами зазвонил телефон. Она сразу сорвала трубку, я слышал, как кто-то по телефону громко говорил. Она сказала:

— Чуть попозже. Я жду звонка.

И сразу положила трубку, но руки с неё так и не сняла. И опять стала молча на меня смотреть. Я сказал:

— Мне ничего не надо. Я просто по пути заехал, потому что Марк просил передать книжки.

Она сказала:

— А… Спасибо. Значит, ничего не нужно?

Я медленно поднялся из тёмно-бордового кресла, слегка усмехнулся и сказал:

— Нет, ничего. Мне пора. До встречи.

И пошёл через весь этот длинный кабинет к двери. Опять шёл так долго, что успел подумать: она и здесь одета как-то неуместно. Не гармонирует с роскошным кабинетом. Совсем простые джинсы, заправленные в короткие широкие сапоги, толстый серый свитер, такой большой, будто с чужого плеча, и опять никакой причёски, будто нарочно растрёпанные волосы.

У самой двери я услышал, как снова зазвонил её телефон. Невольно оглянулся: она сорвала трубку, три секунды слушала, потом сказала:

— Люда, потом поговорим. Я жду звонка.

Я вышел в приёмную и закрыл за собой дверь. Я тогда подумал: пора закрыть за собой дверь навсегда. Мне было стыдно, будто я проситель, которому даже не отказали в просьбе, а просто не стали слушать.

Тут ко мне сунулась испуганная девица и тревожным шёпотом спросила:

— Ну, что там? Всё обошлось? Ей позвонили?