В Калифорнии морозов не бывает
Шрифт:
— А спой что-нибудь хорошее.
И взял гитару.
Она подумала, посмотрела на поэта, кивнула и потихоньку запела. Действительно что-то хорошее. Все сразу затихли, а Георгий начал подбирать аккорды, подстраиваться под её голос, потом заиграл как следует, потом тоже стал петь. Я эту песню уже слышал, давно, только слова не помнил. И гости не помнили, наверное, потому что никто даже не пробовал подпевать. Все молча слушали и качали головами. Поэт тоже качал головой и шевелил губами. Потом, когда песня закончилась, поэт сказал:
— Боже мой,
Георгий засмеялся и сказал:
— Каких полцарства? Это не цена! Полмира за такую женщину!
Она вдруг сильно побледнела, встала, постучала ножом по столу и сказала:
— Аукцион продолжается. Последняя цена — полмира. Кто больше? Полмира — раз, полмира — два…
Володя с другого конца стола тихо сказал:
— Полжизни.
Она внимательно посмотрела на него, кивнула и сказала:
— Полжизни — это довольно много. Кто больше? Полжизни — раз, полжизни…
Я очень испугался. Даже не знаю, почему я так испугался. Ведь ясно было, что всё это шутка, не всерьёз. Но я очень испугался, и заметил, что многие из гостей тоже почему-то испугались. Она была очень бледная, и глаза как неживые, будто не видят, и нож этот так страшно по столу стучал.
Вдруг Васька вскочил, стал хватать её за руки, отобрал нож и закричал, как сумасшедший:
— Перестань! Ну, перестань, пожалуйста! Не обращай внимания! Они все пьяные! Дураки совсем!
Все так и сидели, тихие и растерянные. Она медленно подняла руку, взяла Ваську за ухо, несколько раз дёрнула и сказала:
— И что же ты так громко орёшь, друг мой Василий? Цезарь подумает, что тебе грозит смертельная опасность, ворвётся в дом и всех сожрёт. Не надо обижать людей, тем более, что ты ничего не понимаешь…
Кажется, Васька готов был заплакать. Он шмыгнул носом и как-то очень по-детски сказал:
— Почему это ничего не понимаю? Всё я понимаю. Полцарства, полжизни… Всё половина и половина. А зачем тебе половина?
Она отпустила Васькино ухо и сказала:
— Ты кругом прав, друг мой Василий. Действительно, зачем мне половина? А я об этом и не подумала. Ты очень правильно понимаешь товарно-денежные отношения, тебе следует стать кооператором и укреплять экономику страны в свете последних решений партии и правительства.
Все тут же опять зашумели, засмеялись, заговорили о последних решениях. Совсем уже пьяные были.
Я заметил, как она взяла Ваську за руку и потащила из дому. Он упирался, спорил, но она тащила его, как маленький буксир — океанский лайнер, и он шёл за ней, куда ж ему было деваться. Я подождал минуту и тоже потихоньку вышел из дома.
На улице было уже совсем темно. Заметно похолодало, и тучи висели низко, всё небо было закрыто тучами. Никто не догадался включить лампочку над крыльцом, и я почти ничего не видел. Только слышал, как они шли к калитке, и Васька без конца бубнил:
— Давай ты к нам пойдёшь, а? Они тут все пьяные. Не хочешь? Ну, давай я хоть Цезаря оставлю, а? Он тебя охранять будет. Ты
Она отвечала:
— Не беспокойся за меня, друг мой Василий. И Цезаря мне оставлять не надо. Я уже большая, а ты начитался триллеров и насмотрелся ужастиков.
Васька упрямо бубнил:
— При чём тут триллеры? Вон, во всех газетах пишут…
Она засмеялась и сказала:
— Так ты читаешь не триллеры, а газеты! Это гораздо опасней. Никогда не читай газеты, друг мой Василий. Тогда ты, может быть, сохранишь душевное здоровье и трезвый образ мыслей. Иди, иди, что ты всё время тормозишь…
У меня глаза уже привыкли к темноте, и я видел, что Васька действительно всё время тормозит: то и дело останавливается, поворачивается к ней, размахивает руками и всё время что-то бубнит. И Цезарь всё время тормозил: крутился вокруг неё, повизгивал, ложился поперёк дорожки ей под ноги и хватал лапами подол её серебряного халата.
Наконец она выпроводила обоих за калитку, постояла там еще пару минут, а потом пошла к дому. Остановилась в паре шагов от крыльца и сказала:
— Я так спать хочу, просто с ног валюсь. Если я прямо сейчас пойду спать, это очень неприлично будет выглядеть? Ваши гости, наверное, обидятся?
Я сказал:
— Какие там мои гости! Это не мои гости, это твои гости. Да и вообще не гости, а так, соседи. Не обращай внимания. Они действительно уже все пьяные, никто и не заметит. Если подниматься на второй этаж не через дом, а по наружной лестнице, так никто и не увидит.
Она сказала:
— О, правда, я и забыла, что есть наружная лестница. Ой, я балкон закрыла! Нет, через балкон не попасть.
Я сказал:
— Если форточка открыта, то я дверь смогу открыть. Я знаю, как через форточку достать до шпингалета.
Она сказала, что форточка открыта, и мы пошли вокруг дома, туда, где наружная лестница вела на балкон. Она первая ступила на лестницу, и я стал подниматься за ней, хотя по этикету по лестнице первым должен подниматься мужчина. Но это оказалось правильным, что я пошёл сзади, потому что почти на самом верху она споткнулась о подол своего серебряного халата и чуть не упала, а я её подхватил. Я её подхватил и сразу взял на руки. И стал подниматься по лестнице с ней на руках. Мне показалось, что она ничего не весит. А сердце билось в три раза быстрее, чем её. Я слышал, как бьётся её сердце — медленно и спокойно. Она сказала:
— Я и сама могу дойти. Поставьте, пожалуйста, меня на землю.
Мне показалось, что она недовольна моим поступком. Но я всё равно её не выпустил, сказал:
— На землю не могу, до земли два этажа.
Она, кажется, вздохнула, но не стала вырываться. Я нёс её на руках, её серебряный халат шуршал, задевая перила лестницы, своими тонкими горячими руками она держалась за мои плечи, а картофельные цветы, приколотые к воротнику её серебряного халата, были прямо у меня под носом и источали дивный аромат. Я тогда так и подумал: источают дивный аромат.