В канун Рождества
Шрифт:
Она глубоко вздохнула.
— Хорошо, — сказала она. — Я еду.
— Дорогая моя…
— Я поеду ради вас, Оскар, но это и мой долг перед Глорией. Никогда не забуду, как она встретила меня, с какой добротой и радушием. Вы, Глория и Франческа стали моими первыми друзьями в Дибтоне…
— Продолжайте…
— Мне стыдно… Мы все обсудили, а я только сейчас произнесла их имена. В Корнуолле я много о вас рассказывала. Обо всех вас. О том, как вы были добры ко мне. Когда я ездила в приморский городок, то прошлась по магазинчикам на набережной. Купила Франческе книжку, а для вас присмотрела картину, но подумала, что Глории она не понравится.
— А мне бы понравилась?
— Не знаю… — Комок застрял у нее в горле. Она заплакала,
— Это же глазгеанцы.
— Тогда мне было не смешно.
— Да и сейчас не смешно, но вы всегда вызываете у меня улыбку.
— Как клоун?
— Нет, как милый и занятный друг.
2
СЭМ
Ранним декабрьским утром, в пятницу, еще затемно, Сэм Ховард вкатил тележку с багажом в зал прибытия аэропорта Хитроу. За ограждением, как всегда, толпились встречающие: пожилые супружеские пары, юноши в спортивных костюмах, усталые матери с детьми, а также шоферы в униформе, ожидающие «Очень Важных Гостей», к которым Сэм не имел отношения. Еще здесь были люди, которые держали в руках плакатики с таинственными надписями вроде: «Ждем мистера Уилсона» или «Союз Объединенных рабочих Абдул Азиза».
Сэма никто не встречал. У него не было ни жены, ни личного шофера. Он знал, что за стенами жарко натопленного терминала очень холодно. Их предупредили об этом еще на борту самолета, да и встречающие были тепло одеты: в куртках, в перчатках, с шарфами на шее, на головах — вязаные шапки.
В Нью-Йорке тоже стоял бодрящий морозец. С Ист-Ривер дул порывистый ветер, а флаги словно застыли в одностороннем движении.
На его тележке неуклюже громоздились два чемодана, огромная сумка с принадлежностями для гольфа и портфель. Сэм направил тележку к автоматическим дверям и очутился во тьме холодного и сырого зимнего английского утра. Он встал в очередь на такси. Ждать пришлось минут пять-шесть, но этого хватило, чтобы ноги у него заледенели. Машина была почему-то раскрашена под газетные полосы, а шофер, человек с большими моржовыми усами, казался угрюмым. «Хорошо, что не болтун», — подумал Сэм. Он был не в настроении разговаривать.
— Куда едем?
— В Уондсворт, пожалуйста. Юго-запад, Семнадцатый район. Бьюли-роуд, четырнадцать.
— Понял.
Шофер не потрудился помочь с вещами, решив, очевидно, что пассажир достаточно молод и силен. Сэм втиснул в багажник чемоданы, поставил сумку с клюшками на пол машины, откатил тележку подальше, чтобы другим не мешала, и, наконец сев, хлопнул дверцей. «Дворники» заметались по стеклу, такси двинулось с места.
Сэм замерз, хотя и ждал недолго. Он поднял воротник синего пальто, поглубже вдавился в грязноватое, в пятнах, сиденье и зевнул, ощущая усталость и нечистоту во всем теле. Он летел в спаянной мужской компании бизнесменов. Перед посадкой все они по очереди незаметно исчезали в туалет, чтобы умыться, побриться, завязать заново галстук и вообще освежиться. Очевидно, этим бедолагам предстояли ранние деловые встречи. Сэму такая перспектива не грозила, и он был очень рад, что первое деловое свидание назначено на двенадцать тридцать в понедельник. Ему предстояло явиться в ресторан «Уайт» на ланч со своим непосредственным боссом, сэром Дэвидом Суинфилдом, президентом фирмы «Старрок и Суинфилд». До этой встречи можно располагать временем как угодно.
Сэм снова зевнул и провел рукой по подбородку. Наверное, следовало побриться, подумал он, я выгляжу как бродяга в этом толстом свитере, старых джинсах и широких туфлях типа «сабо». Было такое ощущение, будто глаза засорило песком, но он сам виноват: не спал всю ночь, читал в самолете книгу. К тому же его слегка мутило: в два часа ночи по здешнему времени он очень плотно пообедал.
Такси остановилось на красный свет. Шофер бросил через плечо:
— Отдыхали?
— Нет.
— А я смотрю, клюшки у вас…
— Нет, я не отдыхать ездил.
— По делам, значит?
— Можно сказать и так. Я шесть лет проработал в Нью-Йорке.
— Вот это да. И как вам тамошняя суета?
— Нормально. К этому привыкаешь.
Пошел дождь.
— Не очень-то приятное утро для возвращения домой.
Зажегся зеленый. Они снова тронулись с места.
— Да, — согласился Сэм. Но не добавил «а я вернулся не домой». Сейчас у него не было дома, как и полагается бродяге. Впервые в жизни, а ему исполнилось уже тридцать восемь, у него не было крыши над головой.
Он угрюмо скрючился в углу и начал вспоминать все дома, где ему довелось жить. Сначала была усадьба Рэдли-Хилл в Йоркшире, где он родился и вырос, единственный ребенок в семье. Большой, основательный, удобный дом, где пахло дымом очага, весенними цветами и свежеиспеченной сдобой.
При доме было четыре акра земли с теннисным кортом и небольшим леском, где в осенние вечера, с ружьем в руке, он ждал, когда со жнивья налетят голуби. Он возвращался в Рэдли-Хилл из начальной школы, приезжал из частного пансиона на каникулы в компании кого-нибудь из приятелей. То было место уютное, как старый твидовый пиджак, и Сэму казалось, что ничего никогда не изменится. Но, конечно, изменилось. В последний год его учебы в Ньюкаслском университете умерла мать, и уже ничто не было прежним.
Семья владела небольшой фабрикой шерстяных тканей в маленьком йоркширском городке. Сэм поначалу планировал расправить крылышки и, возможно, поискать какую-нибудь работенку за пределами Англии, но после смерти матери у него не хватило духу оставить отца в одиночестве. С дипломом инженера в кармане он вернулся домой, на фабрику. Несколько лет отец и сын удачно справлялись с делом, и оно давало прибыль, а затем фабрика, выпускавшая тонкие сукна и легкие твидовые ткани, столкнулась с конкуренцией более технологически совершенного производства. В Англию хлынул поток дешевого импорта из Европы. Возникли финансовые проблемы. В результате на сцене появился мощный лондонский текстильный концерн «Старрок и Суинфилд» и поглотил маленькую фабрику. Сэм получил место под новой вывеской, а отец был уже не в том возрасте, чтобы осваивать новые методы производства. Он раньше времени ушел в отставку, копался в саду, время от времени играл в гольф. Это не спасало от одиночества, скуки и бездеятельности, и через год он умер от обширного инфаркта.
Рэдли-Хилл был завещан Сэму. С болью в душе он выставил его на продажу. Тогда это казалось наиболее разумным поступком, ведь он уже осел в Лондоне, трудясь на компанию «Старрок и Суинфилд» и постигая премудрости брокерского дела в торговле шерстью. На деньги, вырученные от продажи Рэдли-Хилл, Сэм приобрел квартиру с садом в Ил-Парк-Коммон, так близко от метро, что по ночам до него доносился шум поездов. Однако в крошечном садике по вечерам иногда гостило солнце, и после того как он перевез часть наименее громоздкой мебели из йоркширского дома, квартира стала казаться привычной и уютной. Сэм вел беззаботную веселую холостяцкую жизнь, и в его воспоминаниях квартира осталась согретой теплом солнца и дружбы. Он устраивал бесконечные вечеринки экспромтом, комнаты заполнялись гостями, и в конце концов все высыпали на террасу. Запомнились и шумные зимние уик-энды, когда старые друзья с севера приезжали на футбольные матчи. А разве можно забыть любовные интрижки! Сэм как раз в муках переживал одну из драм, когда вдруг получил повеление сэра Дэвида Суинфилда явиться в главный офис и здесь, в престижных деловых апартаментах на самом высоком этаже здания, вздымавшегося над лондонским Сити, узнал, что его направляют на службу в Нью-Йорк. Глава нью-йоркского отделения концерна, Майк Пассано, запрашивал не кого-нибудь, а именно Сэма. Это означало повышение в должности, большую ответственность и прибавку к жалованью. «У вас нет причин не ехать, Сэм», — услышал он приговор.