В канун Рождества
Шрифт:
О разводе он больше не говорил. Когда мы были в горах, он время от времени бросал какую-нибудь фразу вроде: «Когда мы поженимся, мы построим тут дом и будем приезжать сюда каждые выходные, и я привезу сюда моих детей. Ты познакомишься с ними!»
Но я никогда ничего не отвечала, потому что боялась испытывать судьбу.
Потом он сообщил мне, что говорил с адвокатом. Еще некоторое время спустя — что сказал своим родителям о том, что его брак пришел к концу и он намерен получить развод.
Немедленно разразился скандал. Семья Андреаса одна из самых влиятельных во Франкфурте: богатая,
Он продержался еще месяца три и казался таким сильным, уверенным, что я и вправду поверила: он доведет все до конца, не отступится и освободится. Но постепенно я поняла, что ему очень тяжело. Он был очень привязан к жене и обожал детей. Он почитал своих родителей, наслаждался всеми благами жизни и очень это ценил. Я думаю, ему было сказано, что, если он разрушит семью, всему этому придет конец. И сказано без обиняков.
Довольно банальная история, правда? Сколько таких у нас на слуху! Сюжет из старинной мелодрамы или викторианской оперы. Так вот, месяца через три Андреас сказал, что нашей любви конец и он возвращается во Франкфурт, к Инге и детям. Я словно зажала себя в тиски, я собрала все свои силы, чтобы принять его решение, но когда настало время сказать «прощай» и я поняла, что уже никогда больше не увижу его, мне показалось, что жизнь моя кончилась, что я умираю от потери крови или от чего-то ужасного.
Я предполагала остаться в Обербейрене и продолжать работать, но не сумела, не могла ни на чем сосредоточиться. Моя работа требует внимания, очень важно уметь быстро принимать решения. Я пошла к боссу и сказала, что возвращаюсь в Лондон. Конечно, я подождала, пока мне не нашли замену — очень толковую девушку, которая работала под моим началом, — и тогда я улетела домой.
Андреас снится мне до сих пор. Иногда это страшные сны, а иногда он приходит сказать мне, что все это — ошибка, Инга его больше не хочет и мы снова можем быть вместе. Тогда я просыпаюсь счастливая…
Наступила долгая тишина, потом Кэрри встрепенулась.
— Вот так, — сказала она. И улыбнулась.
— Дорогая моя девочка, спасибо, что все мне рассказала.
— На самом-то деле все это скучно. И банально.
— Ни в малейшей степени.
— Я излечусь. Излечусь и от Андреаса, и от простуды. Жизнь продолжается. Я здесь, с тобой. Я возьму себя в руки и постараюсь быть веселой.
— Тебе не надо ничего изображать.
— Ты расскажешь Оскару?
— Если хочешь…
— Очень коротко. Я хочу, чтобы он знал. Так нам обоим будет проще.
— Ладно. — Элфрида глубоко вздохнула. — Кэрри, ты не должна думать, что это конец радости и любви. Жизнь — необыкновенное чудо, и всех нас поджидают потрясающие сюрпризы. Оттуда, где остановилась сейчас ты, тебе видятся лишь мрак и пустота, но взгляни на меня! Я думала, что до конца моей жизни буду сидеть в полном одиночестве в своей стариковской берлоге в Гэмпшире, и вот я на севере Шотландии и со мной Оскар Бланделл.
— Оскар не женат.
— Нет. — Элфрида подумала
— Но они не для меня, Элфрида. Больше никогда…
Внизу открылась и закрылась тяжелая парадная дверь и послышались веселые голоса Оскара и Люси, они возвратились из похода по магазинам.
Элфрида оживилась и спрыгнула с высокой кровати.
— Пойду заварю свежий чай для Оскара. Сказать Люси, чтобы она поднялась к тебе?
— Скажи. Хочу услышать из ее уст про это приключение, про собачью драку… и о ее новом друге.
— Но ты не будешь ее поддразнивать?
— Что ты, Элфрида! Как можно? Я хорошо помню, как это было в четырнадцать лет.
16
СЭМ
Они стояли у стойки бара в пабе «Герцогский герб» в Бакли. Это был маленький паб, но с суровыми традициями: никаких уступок туристическому бизнесу и модным новшествам. Обшитые сосновыми досками стены, тусклое освещение, потертый темно-коричневый линолеум на полу. За стойкой — бармен с угрюмой физиономией. В зале теснились круглые столики и видавшие виды стулья, а за невысокой каминной решеткой еле тлел торфяной огонек. Над камином, в стеклянной витрине, висело чучело огромной рыбы, пучившей холодные глаза. Все вокруг пропиталось застоявшимся запахом пива и виски.
— Что будете пить? — спросил Фергюс Скиннер.
— Полпинты светлого.
— А чего-нибудь покрепче не хотите?
— Я за рулем.
Фергюс привел сюда Сэма сразу после собрания в церкви. Он только в этот паб и ходит, сообщил он Сэму, потому что сюда редко заглядывают женщины. Здесь мужчина может спокойно посидеть и с удовольствием опрокинуть стаканчик спиртного.
Себе Фергюс заказал стакан виски.
— Мне можно, я на своих двоих, — пояснил он с короткой усмешкой.
Ему было около сорока, но он выглядел старше своих лет. Темноволосый и белокожий, как истинный шотландский горец, он обладал выразительной внешностью. Глубоко посаженные глаза, орлиный нос, тяжелый подбородок — все это придавало ему несколько мрачноватый вид. В прежние времена Фергюс Скиннер работал цеховым мастером, и, когда Мактаггерты разорились, именно он объединил рабочих и обратился от их имени к местным властям с предложением выкупить фабрику. Его почти единогласно избрали управляющим, и теперь он тяжелее всех переживал остановку производства.
Тем не менее он был полон решимости отстоять дело. Когда Сэм позвонил ему из Лондона, из управления компании «Старрок и Суинфилд», и попросил организовать нечто вроде встречи с рабочими, Фергюс Скиннер выложился до конца: всех известил, разослал объявления в местные газеты, и поэтому собрание получилось настолько многолюдным, что опоздавшим пришлось стоять: все места были заняты.
Сэм и Фергюс уселись со своими стаканами за шаткий столик у камина. Кроме них единственным посетителем был старик, задумчиво дымивший сигаретой в уголке. По-видимому, Сэм и Фергюс его совсем не интересовали. На стене солидно тикали круглые часы. Стрелки показывали половину шестого. Бармен, протирая до блеска стакан, смотрел в маленький черно-белый телевизор. Звук был приглушен и почти не слышен.