В клетке. Вирус. Напролом

Скальци Джон

Да, папин «зал трофеев» производил впечатление, но в этом-то и был весь расчет. Маркус Шейн не принадлежал к тем людям, которые открыто говорят вам, что они важнее вас. Он был счастлив, когда о том же самом говорили его награды.

Западная стена комнаты отображала начало его баскетбольной карьеры. Здесь были выставлены спортивная форма его средней и старшей школы; четыре награды от МСАОК [4] , которые он выиграл для «Кардозо хай» [5] ; письмо с подтверждением о принятии в Джорджтаунский университет на полную стипендию. Дальше шли специально подобранные фотографии со смешными моментами его игры за «Джорджтаун

хойяс», с которыми он трижды доходил до Финала четырех и выиграл чемпионат еще на первом курсе. На одном снимке он плакал, разрезая сетку, и тут же, под рамкой, лежал кусочек настоящей сетки. Вокруг фото стояли призы Вудена, Найсмита и Робинсона, которые он выиграл в том же году, и чемпионское кольцо на подушечке. Горечь поражения в полуфинальном раунде Кубка Национальной ассоциации студенческого спорта на его последнем курсе приглушила золотая олимпийская медаль. Все сходились в том, что золотые медали в год его Олимпиады были даже уродливее, чем обычно. Но это не мешало ей оставаться золотой медалью, так что злопыхатели могли просто заткнуться.

4

Межшкольная спортивная ассоциация округа Колумбия.

5

Школа на северо-западе Вашингтона, основанная в 1877 году.

Повернувшись к южной стене, мы могли лицезреть вехи папиной профессиональной деятельности в «Вашингтон визардз», куда его взяли после одного особенно возмутительного сезона с шестнадцатью победами. Многие считали, что команда намеренно провалила свой сезон, чтобы заполучить папу. Но в глубине души папа не верил, что тренер или главный менеджер додумались бы до столь грандиозной стратегии. Тренер ушел в конце первого папиного сезона, главный менеджер – во втором, а через два года папа вывел команду в плей-офф. Еще через два года «Визардз» выиграли первый из трех «бэк-ту-бэков» [6] .

6

В американском баскетболе серия плей-офф, когда команде предстоит сыграть две игры за двое суток, без дня на отдых.

Возле этой стены было представлено множество снимков с папой, зависшим в воздухе; награды «Самому ценному игроку» в своей лиге и в серии матчей; некоторые наиболее культовые предметы из его профессиональной карьеры; витрина с его чемпионскими кольцами (последнее он получил в тот год, когда ушел из спорта) и, как венец всего этого, длинный худосочный приз, который дают, когда тебя включают в Найсмитовский зал славы баскетбола, куда папа попал, как только позволил возраст.

Восточная стена начиналась с журнальной обложки той поры, когда папа еще играл за «Визардз», – но не «Спортс иллюстрейтед», а какого-то вашингтонского делового журнала, который первым заметил, что самый яркий из баскетбольных новичков Америки не покупает абсурдно огромных особняков, не расшвыривает деньги направо и налево как законченный идиот, а живет в скромном доме в Александрии, инвестируя свои капиталы в недвижимость Вашингтона и ближайших пригородов. К тому времени, когда папа ушел из баскетбола, его компания по торговле недвижимостью приносила ему больше денег, чем матчи и реклама, и он стал миллиардером в том же году, когда попал в зал славы. Эту часть комнаты занимали награды и почетные грамоты от бизнес-сообщества. Их было больше всего. Деловые люди обожают награждать друг друга.

Северная сторона комнаты посвящалась папиной благотворительной деятельности и главным образом его работе с больными синдромом Хаден – вполне естественно, если его единственный ребенок (я) подхватил вирус, да еще в период ее первой и самой жуткой волны, вместе с миллионами других, включая первую леди Соединенных Штатов Маргарет Хаден. Несмотря на то что синдрому дали имя первой леди, именно мои папа и мама (в девичестве Жаклин Оксфорд, отпрыск одной из старейших политических семей Виргинии) стали публичными лицами кампании по защите хаденов – вместе со мной, разумеется.

Вот почему на этой стене было полно фотографий отца, где он то выступал перед конгрессом с речью о необходимости масштабных прикладных исследований, призванных помочь четырем с половиной миллионам граждан США, чей разум был внезапно отрезан от их тел; то присутствовал на церемонии утверждения президентом Бенджамином Хаденом Исследовательской программы Хадена; то заседал в правлении Института Хадена и «Зебринг-Уорнер индастриз», разработавших первые трилы; то заочно участвовал в открытии «Агоры», виртуального пространства, созданного специально для хаденов, чтобы они могли иметь собственный кусочек мира в своем распоряжении.

Вперемешку с этими снимками здесь висели и наши фотографии – мои, мамины и папины, сделанные в разных местах, где мы встречались с мировыми лидерами, знаменитостями и другими семьями, где жили хадены. Я был одним из первых детей, кто стал использовать свой собственный трил, и мои родители меня повсюду в нем таскали – и не только для того, чтобы наполнить мое детство завидным жизненным опытом, хотя в этом была своя приятная сторона. Главной задачей было убедить незараженных, что трилы – это все равно что люди, а не какие-то жуткие андроиды, неизвестно как затесавшиеся в их среду. А кто может лучше продемонстрировать это, как не ребенок одного из самых прославленных людей во всем мире?

Так что пока мне не исполнилось восемнадцать, я был одним из самых известных и часто фотографируемых хаденов на планете. Фотография со мной, где я протягиваю цветок папе римскому в базилике Святого Петра, регулярно упоминается как одна из самых знаменитых фотографий за последние полвека. Образ ребенка-трила, протягивающего пасхальную лилию епископу Рима, стал культовым символом соединения новейшей технологии и традиционной религии. Одна предлагает мир другой, другая с улыбкой принимает его.

Когда я учился в колледже, один профессор как-то сказал мне, что одна эта фотография сделала больше, для того чтобы хаденов считали такими же людьми, а не жертвами, чем тысяча научных открытий или выступлений перед конгрессом. Я ответил ему, что запомнил лишь, как ужасно воняло у папы изо рта. Профессор был священником. Вряд ли ему понравились мои воспоминания.

Эту фотографию сделал мой отец. Она разместилась в самом центре северной стены. Слева от нее – сертификат финалиста Пулицеровской премии в категории «Художественная фотография», наличие которого даже он сам, и надо отдать ему должное, считал нелепой случайностью. Справа – президентская медаль Свободы, врученная ему пару лет назад за работу по синдрому клетки. Под фотографией – другой снимок, где он получает из рук президента Гилкриста медаль и со смехом наклоняется, чтобы низкорослый Гилкрист мог дотянуться до его шеи.

Спустя три месяца президентом стал Уиллард Хилл. Он и подписал закон Абрамса—Кеттеринг. В доме Шейнов нового президента не жаловали.

Я жил рядом с «залом трофеев» всю свою жизнь, поэтому не считал его чем-то особенным. Это была просто еще одна комната, причем очень скучная, так как мне не разрешали там играть. И я знал, что папа к тому времени охладел к наградам. Кроме разве что Нобелевской премии мира, он получил уже практически все возможное. Я ни разу не видел, чтобы он заходил туда, если только не нужно было развлечь гостей в дни официальных приемов. Он даже не расставлял там свои сокровища – этим занималась мама.

С другой стороны, «зал трофеев» ведь и не предназначался для нас. Его сделали для всех остальных. Папа каждый день общается с миллионерами и миллиардерами, а самомнение этой категории людей находится на грани социопатии (а иногда и за гранью). Такие типы считают себя избранными хищниками, которые вынуждены продираться сквозь огромное стадо овец. Когда папа заводит их в эту комнату, глаза у них становятся большими, как плошки, и они понимают, что все их так называемые достижения не стоят выеденного яйца по сравнению с папиными. Во всем мире, может быть, найдется только три человека более интересных, чем Маркус Шейн. Гости не из их числа.