В когтях неведомого века
Шрифт:
Король, не открывая глаз, пожал плечами:
– Да вроде незнакомая фамилия. А что?
– Да так, ничего…
«Будь что будет… – подумал Георгий, с остервенением продирая слипающиеся глаза. – Все равно это еще только через двадцать лет произойдет…»
* * *
Жора лежал в темноте, вслушиваясь в непроницаемую тюремную тишину, и никак не мог понять, что именно его разбудило.
По мере того как его глаза привыкали к темноте, он различил, что в одном месте камеры темнота как бы
– Кто здесь?
Георгию показалось, что сказал это, вернее, проблеял кто-то другой – слишком уж непохож был дрожащий голос на его собственный.
Темный призрак остановился в двух шагах от постели узника, и на Арталетова глянуло, будто озаренное изнутри, интеллигентное лицо с аккуратной бородкой. Герцог Домино! На этот раз – в черном!..
– Вы за мной?..
Герцог наклонился, близоруко вглядываясь в лицо лежащего, и с сомнением произнес:
– Шевалье д'Арталетт?..
– Я…
Неужели призрак герцога явился сюда, чтобы сообщить еще более мрачные новости, чем предстоящая вскоре казнь на костре?
– А где барон де Кавальяк, бывший комендант Бастилии?
– Боюсь утверждать точно, ваша светлость, но, по-моему, его камера где-то в подвальной части…
– А это какой этаж?
– Третий…
Призрак с досадой всплеснул руками:
– Ну кто так строит? Черт бы побрал этих архитекторов! Чтоб им пусто было!
– Они, э-э… ваша светлость, – осторожно вклинился в поток излияний Арталетов. – Он вроде бы их уже побрал… Строители Бастилии довольно давно умерли…
– Чтоб им пусто было на том свете! – не смутился ни на секунду Домино, пышущий праведным гневом. – Я еще до них доберусь!.. А это кто? – Он указал пальцем на посапывающего короля.
– Да так, – уклончиво ответил наш герой. – Просто прохожий…
– А вы чего дрожите, д'Арталетт? – переключил герцог свое внимание на «хозяина» камеры. – Не видите, что ли, что я не к вам? Вас я уже просветил, помнится… Ну и как, – с интересом осведомился он тут же. – Сбывается?
– Меч на моей шее сломался, вроде бы стальной… Да и в воде не утонул, – честно признался Жора. – Сам удивляюсь…
– Ну, значит, и в огне не сгорите! – заверил его герцог. – Я не ошибаюсь никогда!
«Угу, только этажом разве… – подумал саркастически Георгий. – А так – никогда…»
– Я бы на вашем месте не ерничал, – поджал губы Домино, читавший мысли, как видно, не менее легко, чем передовицу с газетного листа. – Сравнили, понимаешь… одно с другим!
– Ни в одном глазу! – испуганно открестился от шаловливых мыслей наш герой: спорить с таким вот персонажем – себе дороже!
– То-то! А то ведь я сегодня, как вы уже успели заметить, в черном… Люблю я этот цвет почему-то…
Угроза в словах герцога Домино сквозила не хуже, чем пресловутое шило в дырявом мешке.
– Ну, счастливо оставаться, – сказал он, уже наполовину втянувшись в дверь камеры. – Приятного вам времяпрепровождения. Особенно послезавтра. А я пойду порадую старичка…
– До свидания, – вежливо попрощался Жора с запертой дверью.
– С кем это вы беседовали? – заворочался на арталетовской постели король. – Ну и дрянь этот ваш порто, скажу честно… Башка трещит… Лучше бы вчера бургундское пили…
28
«Допрос
К. У. Полба, Л. З. Незванный. «Руководство практическою следователя». 1937 год
– Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери…
– Так ведь поножи Господа Бога для ног, они пошире будут и на клиньях, а перчатки великомученицы – на винтах, это для руки специально, понял?..
А. и Б. Стругацкие. «Трудно быть Богом»
Признаться, с утра у Георгия здорово побаливала голова после вчерашнего, причем виной было не столько чрезмерное употребление вина (простите за невольно вырвавшийся каламбур), сколько остаток ночи после визита герцога Домино, проведенный без сна, в перешептывании с Генрихом. Августейший его квартирант тоже был изрядно хмур спросонья от перепоя и недосыпа, поэтому, прихлебывая порто будто остывший чай, вслух размышлял о материях приземленных и далеких от приятности.
В частности, Жора с содроганием услышал проекты указов о карах, каковые должны были в скором времени обрушиться на головы проштрафившихся вельмож. Добрый их десяток отправлялся на эшафот, а еще большее число – на долгосрочное заточение в самые глубокие подземелья Бастилии, по слухам населенные такой отборной нечистью, что почитались неким предбанником перед входом в преисподнюю. Особенно сладострастно король, мучающийся печеночной коликой (Арталетов подозревал у него холецистит, симптомы которого нередко испытывал сам, но не спешил делиться догадкой, чтобы не оставить без хлеба насущного орду придворных врачей во главе с садистом Амбруазом Пара), говорил о наказании наименее грешных.
Правда, их, увы, было совсем немного, но наказание им предстояло страшное: отправиться в многолетнюю опалу на самый край королевства – в ужасные Ниццу, Монте-Карло и Сен-Тропез. Представляете их горькие страдания в той малонаселенной области, именуемой ныне Лазурным берегом? Практически никакого общества, развлечений и легкого времяпрепровождения – сплошная борьба за существование с населяющими эту местность кровожадными дикарями, прозываемыми «крупье».
Сердобольный д'Арталетт сражался за жизни мучеников, как лев, сумев благополучно заменить семи из десяти смертников близкое знакомство с палаческим мечом, достоинства которого вчера так смаковал монарх, на глубокие подвалы, насыщенный солями воздух которых действовал благотворно на слабые легкие и еще более хорошо – на длинные языки без костей и склонные к клептомании руки. Однако по делам у троих оставшихся он не выступил бы адвокатом ни за какие коврижки. Первый негодяй штамповал в подземельях своего замка фальшивые монеты, подрывая экономику страны. Второй был уличен в педофилии. Третий же, самый циничный и извращенный, предложил королю проект приватизации всего государственного имущества в пятилетний срок, для чего планировал продавать населению специальные «выкупные билеты», каждый из которых в конце концов должен был принести его обладателю аж две коровы, лошади или кареты на выбор.