В краю гор и цветущих долин
Шрифт:
– Я Вася Совесть – зек с Колымы, отсидел десять лет.
Ребята остались на ночь перед штурмом, чтобы ночевать в землянках. Тут и там на склоне, поглощённом темнотой, горели костры – реконструкторы готовили ужин, кипятили воду для чая. В прозрачном чистом воздухе, озаряемом оранжевым пламенем, копошилась мошкара, мелькали мотыльки. Трещали в огне дрова. Пётр то и дело кружкой зачерпывал густой дымящийся чай из кастрюли, висевшей над костром.
– Чифирь? – спросила Лера.
– Именно.
– Тебе как раз.
Он набрал ещё одну кружку и протянул товарищу.
– Спасибо, –
– Давай чай допьём. Я бы тоже уже завалился.
– Волнуешься перед завтрашним штурмом?
– Не очень. Хочу уже в бою побегать. Это такое мальчишеское, понимаешь, такой азарт, – он улыбнулся Лере. – А ты? Волнуешься?
– Больше всего я переживаю, как бы в очередной раз в лужу не сесть. Он, конечно, опять бросится утешать, – она кивнула на тёмный проём в земле. – Но что мне его утешения, если он никак не может увидеть во мне, ты знаешь, не может увидеть во мне девушку.
Лера выплеснула чай на раскалённые дрова. Раздалось яростное шипение, взметнулся пар и тут же растворился.
– Ладно, я окончательно уморилась. Иду спать.
Она полезла в землянку, где уже давно храпел на деревянных нарах Коновальцев. От соседнего костра доносились хиханьки и хаханьки – там советские медсёстры пили водку с немецкими солдатами.
Первым, кого Пётр увидел, когда утром вылез из землянки, оказался капеллан в военной униформе и с фиолетовой столой на шее.
– Хэндэхох, – ухмыльнулся капеллан и протопал мимо.
– Милости прошу к нашему шалашу, – поприветствовала Лера.
– Что-то уже не смешно, – ответил Пётр. После ночи на неудобных жёстких нарах у него болело всё тело, и раскалывалась голова.
– Ну что товарищи, готовы к штурму? – проговорил Коновальцев торжественным тоном. – Для нас это большая честь. Нам оказали доверие, приняли как равных. Давайте мы проявим себя сегодня с наилучшей стороны и не посрамим честь родной организации.
К ребятам подбежал Новиков – руководитель клуба реконструкторов.
– Ваня, срочно нужен один человек. У нас не хватает людей поставить на шлагбаум.
– Пётр, – Иван повернулся к юноше, – можешь помочь нашим товарищам?
Мельниченко широко зевнул, протер заспанные глаза.
– Надолго это?
– На всё мероприятие, – Новиков имел вид нервный, будто отсутствие человека на шлагбауме могло сорвать штурм. – Зрители будут пытаться пройти, а там заряды лежат, нужно никого не пропускать.
Пётр бросил взгляд на мосинки, разложенные на брезенте и подготовленные к реконструкции. Из одной из таких винтовок он должен был сегодня стрелять. Он мечтал, как с мальчишеским восторгом побежит к вершине, не взирая на взрывы. Но сейчас сквозь дремоту к нему пришло чувство коллективизма и заставило поставить интересы организации выше собственных хотелок.
– Хорошо, – ответил Пётр и опять зевнул.
Реконструкция штурма должна была начаться в девять утра. Советские войска расположились вниз по склону, им предстояло взбежать, выбить немцев с их позиций, захватить гнездо миномёта вместе с самим миномётом, укрепиться, и затем, преодолев окоп,
Солдаты лежали на траве, ждали сигнала. Морпех в бушлате и бескозырке курил махорку. К морпеху были претензии – на его бескозырке значилось «Балтийский флот». И он не мог объяснить внятно, что Балтийский флот делает на черноморском побережье.
Коновальцев прижимал к груди мосинку, в кармане ватника лежали холостые патроны. Он раз за разом поглядывал на Леру. Девушка никак не могла удобно приспособить каску на голове. Каска постоянно сползала на глаза.
– Давай я тебе свою дам.
– Та, – отмахнулась Балабанова. – Нормально всё.
Вместе с Новиковым ей предстояло стрелять из противотанкового ружья Дягтерёва. Он показал ей толстую цилиндрическую петарду.
– Вот они, заряды.
Раздался пульсирующий вой сирены. Над головами пролетел самолёт, за деревьями к небу поднялась стена пламени и чёрного дыма. Правую щеку Леры обдало жаром. Прогремел новый взрыв, и очередной столб пламени облизал макушки деревьев. Лера почувствовала жар на всём теле. Солдаты приготовились.
– Ура! – рванули вперёд.
Коновальцев занял место в гнезде рядом с миномётом. Кругом трещало и грохотало. Он прицелился – чёрные фигуры немцев, отстреливаясь, пятились назад. Нажал на спуск – раздался хлопок, дуло на конце винтовки ярко вспыхнуло. Дёрнул затвор – дымящаяся гильза вылетела в траву. Руку в карман за следующим патроном. Рядом с окопом взорвался мешок с цементом, и серая пыль бесформенным облаком взметнулась ввысь. Коновальцев понял – надо бежать дальше, прыгнуть в окоп. Он посмотрел, где Лера. Девушка и Новиков лежали на земле – он заряжал ружьё, она целилась. Перезарядив мосинку, Иван помчался в плотную пелену дыма.
Лера наблюдала за ним в прицел. Новиков спичкой поджёг фитиль петарды и вставил шипящий цилиндр в затвор.
– Закрывай!
Лера щёлкнула затвором, протолкнув петарду чуть вперёд. Выстрел. Она успела отвернуться, чтобы ручка, отскочив обратно, не ударила ей в глаз. Лицо было испачкано копотью. Ноздри резал острый запах гари.
Взорвался второй мешок с цементом. Лера уткнулась в траву. По каске забарабанили клочья земли и цементный песок. Когда подняла голову, увидела медсестру, перевязывающую голову советскому солдату. Вдруг медсестра выпрямилась, схватилась за левую сиську – якобы за сердце, и, вальяжно вскинув руки, упала в кусты.
«Ну-ну», – подумала Лера.
Сквозь дым и треск до неё донёсся крик:
– Балабанова!
– Давай, беги к нему, – сказал Новиков.
Она бросилась вверх по склону. Краем глаза увидела падающего на колени немца. Прыгнула в окоп. Коновальцев встретил её сияющим взглядом, глаза его были как будто влажные. На лице цвела придурковатая улыбка.
Они глядели друг на друга – счастливые молодые люди. Их сердца не знали страха. Они жили здесь и сейчас, не имея ни прошлого, ни будущего. Осознанность момента, единственного, яркого, вечного момента, прочно засела в юных умах. Мир внезапно стал чудом – в нём разрывались снаряды, трещали пулемёты, душил противный запах дыма.