В краю молчаливого эха
Шрифт:
— Так… просто так… Удивительно!
— Что тебе «удивительно»? — безразличным тоном спросил друид.
Он поправил ветки в костре и покосился в мою сторону.
— Каким мир был до Катаклизма, — ответил парень несколько мечтательно.
— Каким? Думаю… суровым…
— Почему?
— Ибо таким его создал Сарн.
— А мне думается, что Бог Света сотворил его прекрасным, а вот Бог Тьмы всё испоганил.
— Это примитивные рассуждения, — сердитым тоном ответил Велеслав.
Его медведь тут же глухо рыкнул, словно поддакивая хозяину.
—
Друид рассмеялся.
— Ты наивен… как, впрочем, и все люди. Сарн подобен улитке, что не может покинуть свою раковину. Она ему и дом, и тюрьма…
— Ха! Ну, вы сравнили! Дом и тюрьма! Выходит, он своего рода заложник самого себя?
— Возможно — так, а возможно, что его загнали в эту «раковину».
— Кто?
— Ну… например, Нихаз.
— Зачем?
— А зачем садят в тюрьму?
— Да ну! Он бог! Может поступать, как ему заблагорассудится. Нихаз ему не указ! Он его противник… наверное, равный по силам.
— Пхе! Может быть… может быть… Вот твой друг, Бор, точно должен знать.
— Почему вы так решили?
— Чутьё, — тихо рассмеялся друид.
— Ну вы ведь сами не верите ни в Нихаза, ни в Сарна? Так? Вы ведь недавно об том рассказывали…
— Я говорил не совсем об этом.
— А что вы думаете про того… мертвеца, что покоится под Древом? Про Бёрра?
— А что про него думать? — удивился Велеслав.
— Он тоже был из ваших? Из друидов?
— В некотором роде… Он был первым, кто насадил Живой лес.
— А зачем это ему?
— Так создавался Сарнаут…
— «Раковина»?
— Пхе! Вот что, друг мой, скажу тебе то, что не пишут в книжках: изначально вокруг была лишь Тьма. И Свет не мог дотянуться до всех пределов этого мира, ибо был спрятан внутри… «раковины»… А тёмные стражи, вы их зовёте Драконами, всячески не давали тому поменяться… измениться… Но вот во Тьму ворвались единороги, заключённые в небесном метеорите. И один из них…
— Гневливец?
— Верно. Своим волшебным рогом он расколол «раковину» и выпустил Свет.
— Сарна?
— Мы, друиды, обычно говорим о Свете и Тьме. Никаких богов, помнишь?
Велеслав на некоторое время замолчал. Сквозь полуприкрытые веки, я видел, как он возится у костра, подбрасывая ветки.
— Когда пришли единороги, они одолели трёх стражей.
— То бишь троих из двенадцати Драконов? А почему вы тогда удивились сему числу, когда я рассказывал о том, как образовался год?
— Дело в том, что я и сам не особо вникал в суть наших, друидских, повествований. Как будто у меня были замылины глаза… Думаю, ты понимаешь, о чём я говорю?
— В некотором роде, — кивнул Прутик.
— И вот, — продолжил рассказ Велеслав, — один из павших, Серебряный Дракон, проникся благостью Света.
— Это как?
Друид пожал плечами, а сам сказал следующее:
— Он обратился в первочеловека… в Бёрра.
Прутик несказанно удивился. Он какое-то время произносил только восклицания, а потом задумался и замолчал.
Мне страшно хотелось потянуться. За всё время этой беседы, я всячески сдерживался. Но вот теперь решил «проявиться»: потянулся и тут же сел.
— О! Проснулся, — усмехнулся Велеслав.
— Где Семя подевалось?
— Я его прибрал.
— Ты сам его доставишь Непоседе? — спрашивал я, вновь ощущая голод и жажду.
— Если желаешь…
— Пожалуй, было бы неплохо. У меня… у нас с Прутиком в Темноводье ещё кое-какие дела.
— И куда вы с ним отправитесь?
Я полез за едой. От голода аж подташнивало.
— К поморцам, — бросил через плечо друиду. — Дорогу покажешь?
— Угу, — буркнул друид.
Он тут же встал и пошёл к своему медведю. А я жадно впился зубами в мясо. А когда вдоволь насытился, вновь завалился спать…
12
Утро пахло набухшей от влаги сырой землёй, густыми запахами трав, чуток горчило полынью. В сизом безоблачном небе, появилось холодное солнце. Оно золотом окрасило верхушки деревьев, коньки покатых крыш, далёкий купол слободкинской колокольни. До слуха доносилось мычания недоенных коров, где-то весело повизгивали свиньи, надрывно кукарекали пропитыми голосами местные ободранные голодранцы-петухи, наперебой перекрикивая друг друга. В Жабьей луже гоготали довольные гуси.
Первосвет закрыл глаза, втянул носом тугой утренний воздух, ощущая разом десятки привычных знакомых запахов, которые тут же рождали в голове мимолётные, но красочные пузырьки эдаких застывших картин-видений. Они живо вспыхивали в сознании, тут же гасли, за ними стремительно рождались следующие, и так длилось довольно долго.
— Доброе ить утречко! — громкий хрипловатый голос мигом разорвал невидимую ткань хрупкого мира, возвращая Первосвета в слободку.
Он открыл глаза и упёрся взглядом в мощного коренастого ратника. Мозг всё ещё отказывался воспринимать действительность. Мысли лениво плескались, тянулись, словно застывающий кисель.
— Что тебе? — безразличным тоном спросил Первосвет.
— Командор просит вас-де придти для разговора.
— У-у-у… Скажи, скоро приду, — парень даже толком не посмотрел на ратника.
А тот, с видом человека выполнившего поручение и от того считающегося свободным, живо повернулся, сверкнув тугим бритым затылком, и весело зашагал прочь. Первосвет зевнул и потянулся до хруста костей.
Он приехал в слободку вчера поздно вечером. Первым делом посетил командора, протянув ему письмо от Айденуса, обнаруженное в лесу. Потом они перекинулись парой фраз о том да о сём, и наш гигант поехал в трактир, полагая что на этом он свой «долг» перед Никитовым выполнил. Плотно поужинав, Первосвет заперся в своей комнате, где развернул найденный меч. Тело охватил волнительный трепет. Как-никак, а в его руках был сам Заступник — легендарное оружие Белого Всадника. Парень был уверен, что нашёл именно его. Вернее, его ему преподнёс в дар освобождённый от Тьмы Гневливец.