В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове
Шрифт:
Если природа вызывала у больного писателя какой-то душевный отклик, то в окружающем обществе он не видел никакого источника утешения. А ведь когда-то было иначе: в прежних записных книжках Ильф весьма оптимистично описывал преобразования в Средней Азии в 1920-х гг., маневры Белорусского военного округа в 1931 г. и т. п. Теперь же он не нашел ни одного доброго слова для описания времени, которое иронически называл «эпохой благоденствия».
О самых страшных событиях, происходивших вокруг, Ильф писал мало — в годы, когда могли быть «разысканы и наказаны» даже люди, спускавшие запретные книги в собственные унитазы, приходилось быть осторожным в личных записях. К главной теме
Зато быт новой эпохи обрисован всесторонне. За последний год своей жизни Ильф ездил в разных видах транспорта и побывал во многих местах; он не раз имел возможность наблюдать жизнь различных слоев общества.
Система Союзтранса. Толчея. Унижение. Высокомерие… (Там же. С. 245).
… «За нарушение взимается штраф». Вот, собственно, все сигналы, которые имеются на наших автомобильных дорогах. Впрочем, попадается и такая надпись: «Пункт по учету движения». Пункт есть, учета, конечно, нет (Там же. С. 243).
… Как только мы водворились на пароходе, обнаружилось, что повар проворовался. Составили акт… Диваны в каюте были обиты светло-коричневой акушерско-гинекологической клеенкой. Было жарко, простыни сползали, и клеенка прилипала к голому телу (Там же. С. 259).
… В грязи вокзала, в сумбуре широких и мрачных деревянных скамей, где храпят люди и их громадные мешки. Мешки такие большие, будто в них перевозят трупы… (Там же. С. 243).
… Внезапно, на станции Харьков, в купе ворвалась продавщица в белом халате, надетом на бобриковое пальто, и хрипло заорала: «А ну, кому ириски? Кому еще ириски? Есть малярийные капли!» Капли— это был коньяк (Там же. С. 238).
… — Бога нет!
— А сыр есть? — грустно спросил учитель (Там же. С. 236).
… Пошел в Малаховку покупать мисочку. В малаховском продмаге продается «акула соленая, 3 рубля кило». Длинные белые пластины акулы не привлекают малаховскую общественность. Она настроена агрессивно и покупает водку… Все-таки непонятно, откуда взялась соленая акула. Мисочки не нашел. Еще продается лещ вяленый и копченый (Там же. С. 239–240).
… Еще продаются в продмаге мухи. На маленьком черном куске мяса сидит тысяча мух, цена за кило мух 5 рублей. Недорого, но надо самому наловить (Там же. С. 241).
… Газетный киоск на станции Красково, широкой и стоящей между шеренгами сосен. Газет нет совсем, имеется журнал «На суше и на море» за июнь прошлого года, хотя даже за этот год он не вызвал бы волнения… журнал «Ворошиловский стрелок», книжка на еврейском языке, химические карандаши «Копирка» и детские краски на картонных палитрах. Таким образом, узнать, что делается на суше, на море, на воздухе и на воде нельзя, надо для этого поехать в Москву… Да, еще продаются приборы для очинки карандашей под названием «Канцпром». Все (Т. 5.
… На мутном стекле белела записочка: «Киоск выходной». Тоска, тоска навеки (Там же. С. 248).
… В пыли, среди нищенских дач, толстозадая лошадка везет задумчивых седоков (Там же. С. 241).
Но дачи встречаются не только нищенские. Упоминаются и другие, роскошные, но сменившие хозяев:
Дачи имели странных владельцев: МСНХ, Бюробин. Бог знает, кто теперь на этих дачах живет. На даче Бюробина еще стоял, некогда привлекательный, торгсиновский запах настоящей олифы, настоящих белил, всего настоящего и недавно еще недостижимого (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 23).
«Торгсиновский запах»— это уже прошлое, но новый зажиточный быт в Москве, в дорогих домах творчества и пансионатах — черта именно тех лет, когда девизом стали слова вождя: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее».
Быт этот нашел отражение в последней книге Ильфа:
Бал эпохи благоденствия. У всех есть дети, у всех есть квартиры, у всех есть жены. Все собираются и веселятся. Джина не пьют. То ли смущает квадратная бутылка, то ли вообще не любят новшеств. За стол садятся во втором часу. Расходятся под утро. Тяжело нагруженная вешалка срывается с гвоздей. В следующий раз все происходит точно так же. Джин (не пьют), вешалка (срывается), расходятся только к утру (Т. 5. С. 237).
… Приап домов отдыха. Я встретил его зимой. Он был в дорогой шубе и шапке из меха черной пантеры…
Пансионат Интуриста недалеко от Болшево… Бешеное воровство. Сиделка, старая биндюжница и дура. Пансионат пришлось закрыть до срока…
Сухопарый идиот дирижировал детским оркестром. Мальчишки — фантастические дураки… Это были гордые дети маленьких ответственных работников (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 33).
… В этой редакции очень много ванн и уборных. Но я ведь прихожу туда не купаться, не мочиться, а работать. Между тем работать там уже нельзя (Т. 5. С. 232).[252]
Невозможность работать не только в изображенной здесь редакции «Правды», но и во всей «сфере производства», которой непосредственно занимались Ильф и Петров, — еще одна важная тема последней книги:
Это неприятно, но это факт. Великая страна не имеет великой литературы. (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 29).
… Книжная инфляция, болезнь изнурительная, вроде сахарного мочеизнурения. (Т. 5. С. 223).
… Чувство стыда не покидает все время. Пьеса написана так, как будто никогда на свете не было драматургии, не было ни Шекспира, ни Островского. Это похоже на автомобиль, сделанный с помощью только одного инструмента— топора. Унизительно, примитивно… (Там же. С. 245).
… Вся пьеса построена на честном слове. «Если вы мне верите, вы не станете меня спрашивать. Я говорю, что так было. Верьте мне» (Там же. С. 254).
Но недостаточные художественные достоинства произведений искусства с лихвой восполнялись величайшим оптимизмом, присущим всем видам идеологии:
На съезд животноводов приехал восьмидесятилетний пастух из Азербайджана. Он вышел на кафедру, посмотрел вокруг и сказал: «Это какой-то дивный сон» (Там же. С. 233).