В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове
Шрифт:
Конечно, «все», упомянутые Ильфом, это не вся огромная страна, а достаточно тонкий слой общества. Но жить «лучше» и «веселее» предписывалось и рядовым гражданам, в частности и колхозным «пейзанам»:
«В колхозе огромный подъем. За зиму отпраздновали 100 свадеб. Лучшие женихи достались пятисотницам». Известия. Боже, как все это далеко от того идеала, который рисовал нам Ванька Макарьев! (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 6).[253]
Речь идет об одном из ведущих рапповских критиков И. С. Макарьеве. Что именно писал Макарьев в 1920-х и начале 1930-х гг. о семье и браке при социализме, неизвестно, но догадаться нетрудно:
Хорошо организованные браки между лучшими женихами и соответствующими невестами, как водится, дополняются неузаконенными любовными связями. Эта тема также широко отразилась в последней «Записной книжке»:
Бесчувственная, ассирийская жажда жизни и наслаждений (Т. 5. С. 263).
… «В конце концов я тоже человек, — закричал он, появляясь в окне. — Что это? Дом отдыха или…» Он не закончил, так как сознавал сам, что это давно уже не дом отдыха, а это самое «или» и есть (Там же. С. 219).
… Если эти дома нельзя назвать публичными, то все-таки некоторая публичноватость в них есть. Этот дом отдыха славился на всем побережье своей развращенностью и чисто римским падением нравов. Так было из года в год. Уже и врачи махнули на это рукой… (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 31).
… Дом отдыха в Остафьево, переполненный детьми и половыми психопатками, которые громко читают Баркова, брошенными женами, худыми, некрасивыми, старыми, сошедшими с ума от горя и неудовлетворенной страсти. Они собираются в кучки и вызывающе громко читают вслух Баркова. Есть от чего сойти с ума! Мужчины бледнеют от страха.
Белые, выкрашенные известкой колонны сами светятся. На соломенных креслах деловито отдыхают Саша и Джек. Брошенные жены смотрят на них с благоговением и с надеждой на совокупление. Поэты ломаются, говорят неестественными голосами «умных вещей»… Вечером брошенные жены танцуют в овальном зале с колоннами… Брошенные жены танцуют со страстью, о которой могут только мечтать мексиканки. Но гордые поэты играют в шахматы, и страсть по-прежнему остается неразделенной (Т. 5. С. 234–235).[254]
… Истощенные беспорядочными половыми сношениями и абортами, смогут ли они что-нибудь написать? (Там же. С. 233).
… Остафьево. Наконец это совершилось. К обеду она вышла еще более некрасивая и жалкая, чем всегда, но чертовски счастливая. Он же сел за стол с видом человека, выполнившего свой долг. Все это знали, и почтительный шепот наполнил светлое помещение… (Там же. С. 219).
… На Петровских линиях учрежденческий сторож сдавал комнаты учреждения проституткам. За обыкновенную комнату он брал 3 рубля, а за кабинет начальника 5 рублей. Потом это обнаружилось, пришла милиция и забрала сторожа. Но с тех пор, когда начальник учреждения говорил, что идет к себе поработать, все со смехом отвечали, что знают, как он собирается поработать (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 14).
… Ильина была типичной мещанской Мессалиной,
… История одной жизни. Ее развратил заведующий домом отдыха. Развратил теоретически и подослал молодого человека. И только потом стал с ней жить. Зато никто бы не обвинил его в том, что он воспользовался неопытностью девушки (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 27).
Говоря о временах юности Ильфа, мы уже приводили заметки из последней «Записной книжки», относящиеся к предреволюционному быту. Воспоминания эти идут вперемежку с наблюдениями над окружавшей автора действительностью, и у читателя естественно возникает мысль, что параллель эта не случайна. Круг замкнулся, и «эпоха благоденствия» 1934–1937 гг. оказалась неожиданно похожей на 1913 г. — «блестящий, пышный» предвоенный год, как назвал его когда-то М. Булгаков.[255]
Но какое же место занимали в этом мире собратья Ильфа — интеллигенты, те самые, которым присваивалась столь важная роль в предреволюционные и первые послереволюционные годы и которых так усердно защищают от Ильфа и Петрова критики последнего десятилетия?
Как и в предыдущих своих сочинениях, Ильф и в «Записной книжке» ни разу не задевает и даже не упоминает интеллигентов, претендующих на собственное мнение. Интеллигенты, о которых он пишет, — это не оппозиционеры, а прежде всего приспособленцы и стяжатели: именно в этой связи Ильф вспоминал своих собратьев по перу, занимавшихся автогенной сваркой ради «наибольшего приближения к индустриальному пролетариату». К этой же теме относятся и следующие записи:
Оскорбленный голос писательницы: «Товарищи, дайте мне доформулировать». Ах, какая беда, не дают доформулировать (Т. 5. С. 220).
… На дискуссии он признался не только в формализме, но и бюрократизме, а также в волоките (Т. 5. С. 224).
… Он обещал на съезде, что родит роман и сына. Роман появился, плохой роман. А где же сын? Или вместо сына произошел аборт? (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 18).
В этой последней записи речь идет о писателе А. Авдеенко, который произнес на VII Съезде советов СССР речь «За что я аплодировал Сталину?», явившуюся одним из этапов в нарастающем культе вождя:
Я пишу книги, я — писатель, я мечтаю создать незабываемое произведение… Я продолжаю свой род, он будет счастливым— все благодаря тебе, великий воспитатель Сталин… — заявил Авдеенко. — Когда моя любимая женщина родит мне ребенка, первое слово, которому я его выучу, будет: Сталин.[256]
… Пишет стихи, словно выбирает почетный президиум. Обязательно упомянет весь состав. [257]
Преданность вождю и почетному президиуму не оставалась невознагражденной:
Когда я заглянул в этот список, то сразу увидел, что ничего не выйдет. Это был список на раздачу квартир, а нужен был список людей, умеющих работать. Эти два списка никогда не совпадают. Не было такого случая (Т. 5. С. 262).
… «В погоне за длинным рублем попал под автобус писатель Графинский». Заметка из отдела происшествий (Там же. С. 246).
… Уже похороны походят на шахматный турнир, а турнир на похороны… Кто Багрицкого хоронит, кто сухой паек несет… (Зап. книжки И. Ильфа. Л. 11).