В краю уединенном
Шрифт:
– Тебе не следует расстраиваться, Претри. Я пожил хорошую жизнь, и Сумеречный Человек меня не страшит.
Его голос звучал добро, вот только связки с возрастом стали пошаливать.
– Мой народ не знает печали, Педерсон. Мы знаем лагодарность, товарищество, красоту, но не печаль. Это серьезный недостаток, как ты объяснял мне, но мы не тоскуем по тьме и забвению.
– Доброту?
– За позволение остаться с тобой.
Старик молчал, ожидая. Он не понимал. Чужак сам отыскал его, присутствие Претри облегчило его жизнь в последние годы, он был благодарен и достаточно мудр, чтобы хранить молчание.
Они сидели, думая каждый о своем, и Педерсон мысленно отделял пшеницу достижений от плевел жизненных потерь. Он воскрешал дни одиночества на огромных кораблях и то, как он поначалу смеялся при мысли о религии своего отца, как смеялся над словами отца об одиночестве.
– Нет человека, который мог бы идти по дороге без товарища, Уилл, - сказал отец.
Тогда он смеялся, хвастаясь, что он - одиночка, но теперь, ощущая неописуемую теплоту от присутствия чужака здесь, рядом с ним, он понял правду.
Слова отца были верны. Хорошо иметь друга, особенно когда приближается Сумеречный Человек. Странно, что он знал это и воспринимал с такой спокойной уверенностью, но так оно и было. Он знал и безмятежно ждал.
Немного погодя с высоких Голубых Гор спустился холод, и Претри достал лечебную шаль. Он укутал худые плечи старика, ласково касаясь их, и снова подогнул свои ноги с тремя суставами.
– Не знаю, Претри, - задумчиво произнес Педерсон. Это не было ответом, но не было и вопросом.
– Я просто не знаю. Или же это - плата за все остальное? Время, пространство, люди, которых я знал, одиночки, которые умирали, умирающие, которые никогда не были одинокими.
– Всем людям знакома эта боль, старина, - философски заметил Претри и сделал глубокий вдох.
– Я никогда не думал, что в ком-то нуждаюсь. Я многому научился.
– Одиночка никогда не знает этого, - ответил чужак.
Педерсон
– Каждый в ком-то нуждается, - заметил Педерсон.
– У тебя будет возможность проверить это, - с нажимом сказал Претри, потом добавил: - Может, ты это узнаешь. Внезапно чужак напрягся, его коготь коснулся руки старика. Он пришел, Педерсон, старина.
Трепет предвкушения и дрожь, близкая к испугу, сопутствовали этому. Седые волосы Педерсона поднялись и, несмотря на тепло шали, он почувствовал холод.
– Он пришел?
– Он здесь.
Они оба осознавали это, потому что Педерсон чувствовал это через осознание сидевшего рядом джилкита, он научился воспринимть настроение чужака, но и Претри столь же глубоко погружался в его собственные.
– Сумеречный Человек, - тихо произнес Педерсон в ночном воздухе, и лунные долины не отозвались.
– Я готов.
Он вытянул левую руку для рукопожатия. Сосуд с вином, который был в другой руке, он отставил. Незаметно возникло ощущение тяжести. Это было так, словно кто-то подал ему руку в ответ. Тогда, подумав, что он уже собирается уходить один, он сказал:
– Прощай, Претри, друг мой.
Но слова чужака, сидевшего рядом, оказались неожиданными. Голос джилкита донесся до него как сквозь мягко опускающийся плотный туман:
– Мы пойдем вместе, дружище Педерсон. Сумеречный Человек приходит ко всем народам. Как же можешь ты оставить меня одного? Ведь каждый нуждается в ком-то еще. Я здесь, Сумеречный Человек. Я не один.
Удивительно, но Педерсон знал, что клешня джилкита протянута к нему, и схватил ее. Потом закрыл слепые глаза.
После долгого перерыва звук арфосверчков прозвучал немного выше, а на пороге перед хижиной было молчание мира.
Ночь дошла до края уединенного, ночь, но не тьма.