В круге первом
Шрифт:
– Ну, с моей стороны.
– Ну, ты брал – под заднюю бабку или под шпиндель?
– Гражданин майор, я этих бабков не понимаю, я вам так покажу! – Он хлопнул шапку на соседний стул, встал и повернулся, как будто втаскивая станок через дверь в кабинет. – Я, значит, спустёвшись, так? Задом. А их, значит, двое в двери застряли – ну?
– Кто – двое?
– Да шут их знает, я с ними детей не крестил. У меня аж дух загорелся. Стой! – кричу, – дай перехвачу! А тюлька-то во!
– Какая тюлька?
– Ну, что не понимаешь? – через плечо, уже сердясь, спросил Спиридон. – Ну, несли которую.
– Станок, что ли?
– Ну, станок! Я – враз и перехвати! Вот так. – Он показал и напрягся, приседая. – Тут один протискался сбочь, другой пропихнулся, а втрою – чего не удержать? фу-у! – Он распрямился. – Да у нас по колхозной поре не такую тяжель таскают. Шесть баб на твой станок – золотое дело, версту пронесут. Где той станок? – пойдём, сейчас за потеху подымем!
– Значит, не уроняли? – угрожающе спросил майор.
– Не ж, говорю!
– Так кто разбил?
– Всё ж таки ухайдакали? – поразился и Спиридон. – Да-а-а… – Перестав показывать, как несли, он снова сел на свой стул и был весь внимание.
– С места-то его взяли – целый был?
– Вот, чего не видал – не скажу, могёт и поломанный.
– Ну, а когда ставили – какой был?
– Вот тут уж – целый!
– Да трещина в станине была?
– Никакой трещины не было, – убеждённо ответил Спиридон.
– Да как же ты разглядел, чёрт слепой? Ты же – слепой?
– Я, гражданин майор, по бумажному делу слепой, верно, – а по хозяйству всё вижу. Вы вот, и другие граждане офицеры, через двор проходя, окурочки-то разбрасываете, а я всё чисто согребаю, хоть со снега белого – а всё согребаю. У коменданта – спросите.
– Так что вы? Станок поставили и специально осматривали?
– А как же? После работы перекур у нас был, не без этого. Похлопали станочек.
– Похлопали? Чем?
– Ну, ладошкой так вот, по боку, как коня горячего. Один инженер ещё сказал: «Хорош станочек! Мой дед токарем был – на таком работал».
Шикин вздохнул и взял чистый лист бумаги.
– Очень плохо, что ты и тут не сознаёшься, Егоров. Будем писать протокол. Ясно, что станок разбил ты. Если бы не ты – ты бы указал виновника.
Он сказал это голосом уверенным, но внутреннюю уверенность потерял. Хотя господин положения был он, и допрос вёл он, а дворник отвечал со всей готовностью и с большими подробностями, но зря пропали первые следовательские часы, и долгое молчание, и фотография, и игра голоса, и оживлённый разговор о станке, – этот рыжий арестант, с лица которого не сходила услужливая улыбка, а плечи так и оставались пригнутыми, – если сразу не поддался, то теперь – тем более.
Про себя Спиридон, ещё когда говорил о генерале Егорове, уже прекрасно догадался, что вызвали его не из-за какой Германии, что фотография была тухта, кум темнил, а вызвал именно из-за токарного станка – вдиви бы было, если б его не вызвали, – тех десятерых неделю полную трясли, как груш. И, целую жизнь привыкнув обманывать власти, он и сейчас без труда вступил в эту горькую забаву. Но все эти пустые разговоры ему были как тёркой по коже. Ему то досаждало, что письмо опять откладывалось. И ещё: хоть в кабинете Шикина было сидеть тепло и сухо, но работу во дворе никто не делал за Спиридона, и она вся громоздилась на завтра.
Так шло время, давно отзвенел звонок с перерыва, а Шикин велел Спиридону расписаться об ответственности по статье 95-й за дачу ложных показаний и записывал вопросы и, как мог, искажал в записи ответы Спиридона.
Тогда-то раздался чёткий стук в дверь.
Выпроводив Егорова, надоевшего ему своей безтолковостью, Шикин встретил змеистого деловитого Сиромаху, умевшего всегда в два слова высказать главное.
Сиромаха вошёл мягкими быстрыми шагами. Принесённая им потрясающая новость и особое положение Сиромахи среди стукачей шарашки равняли его с майором. Он закрыл за собой дверь и, не давая Шикину взяться за ключ, драматически выставил руку. Он играл. Внятно, но так тихо, что никак его нельзя было подслушать сквозь дверь, сообщил:
– Доронин ходит-показывает перевод на сто сорок семь рублей. Провалил Любимичева, Кагана, ещё человек пять. Собрались кучкой и ловили во дворе. Доронин – ваш?..
Шикин схватился за воротник и растянул его, высвобождая шею. Глаза его как будто выдавились из глубины. Толстая шея побурела. Он бросился к телефону. Его лицо, всегда превосходяще-самодовольное, сейчас выражало безумие.
Сиромаха не шагами, но как бы мягкими прыжками опередил Шикина и не дал снять телефонной трубки.
– Товарищ майор! – напомнил он (как арестант он не смел сказать «товарищ», но должен был сказать как друг!). – Не прямо! Не дайте ему приготовиться!
Это была элементарная тюремная истина! – но даже её пришлось напомнить!
Отступая спиной и лавируя, как будто видя мебель позади себя, Сиромаха отошёл к двери. Он не спускал глаз с майора.
Шикин выпил воды.
– Я – пойду, товарищ майор? – почти не спросил Сиромаха. – Что узнаю ещё – к вечеру или утром.
В растаращенные глаза Шикина медленно возвращался смысл.
– Девять грамм ему, гаду! – с сипением вырвались его первые слова. – Оформлю!
Сиромаха беззвучно вышел, как из комнаты больного. Он сделал то, что полагалось по его убеждениям, и не спешил просить о награде.
Он не совсем был уверен, что Шикин останется майором МГБ.
Не только на шарашке Марфино, но во всей истории Органов это был случай чрезвычайный. Кролики имели право умереть, но не имели права бороться.
Не от самого Шикина, а через дежурного по институту, чей стол стоял в коридоре, было позвонено начальнику Вакуумной лаборатории и велено Доронину немедленно явиться к инженер-полковнику Яконову.
Хотя было четыре часа дня, но в Вакуумной, всегда тёмной, давно горел верхний свет. Начальник Вакуумной отсутствовал, и трубку взяла Клара.