В круге света (сборник)

Дьяченко Александр

У него отказывались работать практически все органы, кроме тех, что поддерживались искусственным путем. На наших глазах из-за банального аппендицита умирал богатейший человек, удачливый бизнесмен, владелец нескольких фирм, а врачи-профессионалы, получающие за работу колоссальные гонорары, ничего не могли с этим поделать.

В этот момент я вдруг вспомнил, а ведь Вадик за свою жизнь так ни разу и не причастился. Утром я уже был в храме и, отслужив раннюю литургию, помчался в больницу с одной мыслью, только бы успеть. Я вез с собой Кровь Христову, Ею одной сейчас и можно было причастить умирающего.

Придя в палату, не обращая ни на кого внимания, я расположился на крышке одного из умных аппаратов. Зажег свечу, поставил маленький складень и крошечный потирчик с притертой крышкой. Потом говорю медсестре:

– Мне нужен кипяток.

Та удивленно на меня посмотрела, но спорить не стала, куда-то сбегала и принесла полкружки кипятку.

Прочитав положенные молитвы, я осторожно маленькой ложечкой зачерпнул капельку Крови и положил ее Вадику на язык. Потом, смешав в кружке вино с кипятком, уже чайной ложкой влил ему в рот запивку. В этот момент в палату зашел врач англичанин. Увидев мои манипуляции с запивкой, он поначалу собрался было протестовать, но потом махнул рукой и промолчал. Я, отхлебнув из кружки с запивкой, машинально предложил доктору выпить, но тот отказался. Тогда я допил остальное.

Вдруг вижу, как у англичанина изумленно вытягивается лицо и он, не отрываясь, смотрит в сторону больного. Я тоже смотрю и вижу, как по трубкам, что торчат из тела Вадика, начинает пульсировать жидкость, а ведь еще минуту назад трубки были абсолютно пусты. Немедленно в палате появились врачи и забегали вокруг моего друга, по их радостным лицам было понятно, что появилась надежда.

После всех я снова расположился на крышке того же аппарата. Только уже вместо потирчика перед иконкой стояла такая же крошечная рюмочка с маслом. Соборование шло очень трудно, я волновался и, часто сбиваясь, снова и снова повторял одни и те же молитвы. Мне понадобилось почти три часа на то, что обычно занимает всего около часа. Потом я подошел к его постели и внятно произнес:

– Вадик, если ты меня слышишь, сожми мой палец, – и почувствовал в ответ едва различимое пожатие, но для меня это было главным.

После того как англичанин профессор стал свидетелем моих непонятных манипуляций с вином, послуживших толчком к началу исцеления больного, мое слово приобрело вес. Ко мне начали прислушиваться. Тогда я попросил вызвать его мать, а когда она приехала, вручил ей Псалтирь, наказав сидеть рядом с сыном и читать ему вслух.

– Читай, материнская молитва со дна моря достанет.

Еще через два дня Вадим открыл глаза и первым человеком, которого он увидел, была его мама.

– Я потом его спрашивал, – продолжал отец Виктор, – Вадим, находясь в коме, ты что-нибудь слышал из того, что происходило вокруг?

– Нет, бать, я только слышал, как ты меня отпевал. Твой голос звучал, будто ты стоишь где-то далеко-далеко, я лежу в яме, а ты меня отпеваешь. Хочу сказать, не отпевайте меня, я еще живой, но не могу. Потом услышал мамин голос и пошел на него.

Честно сказать, меня потрясла интуиция моего собрата. Причастие, соборование – путь естественный и понятный каждому священнику, чтение Священного Писания рядом с человеком больным и тем более находящимся в коме, тоже, но почему именно мать, а не кто-то другой?

В конце концов, жена-француженка могла бы читать Псалтирь и по-своему, по-французски, это не принципиально. Спрашиваю его:

– Отче, откуда у тебя такой опыт исцеления? Ты же служил в глухой деревне, кто тебя научил?

– Опыт исцеления? Нет, бать, у меня есть только опыт умирания.

Я на своем веку столько смертей повидал. Сам умирал трижды, и все от потери крови. Как-то БТР рядом со мной наехал на мину-лягушку, та подпрыгнула и взорвалась. Осколками посекло левые руку и ногу. Пацаны, как могли, меня перевязали, потом в вертолет и вместе с другими ранеными отправили во владикавказский госпиталь.

Пока перевязывали, несли, пока летели, много крови потерял. Нас сопровождал один уже пожилой военврач. Его задачей было не давать нам заснуть. После ранения основная проблема – потеря крови. Я лежу, а у меня перед глазами моя деревня под Барановичами, солнышко, мамка ко мне идет, улыбается, брат рядом на конике. У нас в детстве была своя лошадка. Так хорошо, покойно. И вдруг кто-то мне хрясь по щеке:

– Сынок, очнись, не спи! Нельзя тебе спать, помрешь.

Глаза открываешь, и снова боль, раневой шок уже прошел. Но веки тяжелеют, закрываются сами собой – и опять мамка и братик с коником. Вновь удар:

– Не спать!

И кажется, этому не будет конца.

Начинаю ругаться:

– Что ж ты так бьешь, мне же больно?

Потом уже в госпитале зеркало попросил, так у меня все щеки и уши были одним сплошным синяком.

Я когда в реанимационной палате в себя пришел, первое, что увидел, это глаза того врача, полные счастливых слез. Он от нас сутками не отходил, а ведь сам-то местный, дом рядом, семья. Казалось бы, операцию сделал – и иди отдыхай, никто не упрекнет.

Ни один из тех раненых, с которыми он летел, не умер, а ведь это 1989 год. Страна разваливается, лекарств путных нет, не говоря уже о какой-то аппаратуре, а мы выжили. Он над нами молился, бать, я сам слышал.

Теперь, как бываю во Владикавказе, дома у этого врача останавливаюсь. Отец у меня давно уже умер, так я его за второго отца почитаю.

Это он мне сказал: «Каким бы человек ни был сильным и бесстрашным, а умирая, мамку зовет. Ты понимаешь – ни жену, ни детей, а мать».

Меня потом, когда я в спецотряде служил, еще дважды бандиты ножами били. Бать, умирать не больно и не страшно, видимо, в это время в организме что-то такое включается, механизм умирания, что ли… И всякий раз ко мне в предсмертных видениях мамка приходила.

Кстати, она мне тогда звонит в госпиталь во Владикавказ:

– Что с тобой случилось?

Мне подносят телефон, здоровенный такой «кирпич»:

– Ничего не случилось, мам, все в порядке.

– Ты мне не ври, я два дня уже себе места не нахожу.

– Не волнуйся, мама, ранило меня слегка, но уже все нормально.

Она плакать:

– Сыночек, ты живой? Скажи правду, не обманывай маму.

Мать и дитя – что за связь такая? Объясни мне, бать.

Помню, общались мы с одним человеком, уважаемым, отмеченным многими наградами. Он рассказывал: «Мне было, наверно, года четыре. Утром просыпаюсь, а вокруг меня солнце. Я лежу весь в солнечных лучах. Еще рано, но слышу, мама возится у печки, печет пироги. От этого по всей хате стоит такой вкусный дух.