В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба
Шрифт:
Хотя в ходе научно-технической революции время от начала исследования до его первого коммерческого использования значительно сократилось (например, в США с 37 лет на рубеже XIX–XX века до 14 лет за последние два десятилетия), тем не менее капиталовложения в науку окупаются в несравненно более продолжительные сроки, чем обычные инвестиции. Причем в частной промышленности так называемый инкубационный период научных исследований вдвое дольше, чем для государственных затрат на эти цели, которые производятся в массовом масштабе.
Наконец, сама экономическая реализация научных открытий и частное присвоение их результатов не могут быть втиснуты в рыночные отношения. Вся предприимчивость и коммерческий дух бизнеса так и не изобрели способа, благодаря которому можно было бы, продав геометрическую теорему или физический закон в одном экземпляре, сохранить рыночную цену на их последующие экземпляры-копии. Как только сам факт открытий становится известен, вновь приобретенное знание в своей непосредственной форме перестает
В своей автобиографии Норберт Винер, наученный, надо полагать, собственным горьким опытом, следующим образом заклеймил подобное хищническое отношение к науке в условиях капитализма: «Бизнес, возможно, и осознал необходимость долговременного риска при условии, что он заранее рассчитан; но ни один риск по самой своей природе не поддается столь трудному расчету, как ожидание прибыли от новых идей. Мы живем в век, когда мотивы прибыли часто экзальтированы даже вплоть до подавления всех остальных стимулов. Ценность идей для общества измеряется в долларах и центах, а ведь доллары и центы обладают преходящей ценностью по сравнению с новыми идеями. Открытие, которое сулит практическую пользу лишь пятьдесят лет спустя, имеет слишком мало шансов на благосклонность тех, кто платит за работу, ведущуюся над ним. А между тем если бы подобные открытия не были сделаны и мы продолжали зависеть от уже существующих, то мы распродали бы наше будущее и будущее наших детей и внуков». [145]
145
N. Wiener, I am a Mathematician, London, 1959, p. 361. См. также Н. Винер, Я — математик. М., 1960, стр. 345.
На протяжении последнего десятилетия на капиталистическом Западе, особенно в Соединенных Штатах, имеет место своеобразный «научно-исследовательский бум». Инвестиции ведущих монополистических корпораций на научные исследования и технические разработки стремительно возрастают из года в год и по своему объему уже превзошли капиталовложения в новое оборудование. Множатся корпорации и учреждения, специализирующиеся на «производстве и продаже знаний», вроде знаменитой «Рэнд корпорейшн» или Гудзоновского института. Капиталистическое предпринимательство как бы открыло для себя в лице науки новую неисчерпаемую «золотую жилу», более заманчивую, чем тысяча Клондайков. Но за этим фасадом коммерческого процветания в сфере научных исследований скрываются долговременные процессы, которые ведут к накоплению и обострению противоречий между наукой и частным капиталом. Государство, а фактически все общество, вынуждено брать на себя с каждым годом возрастающую долю капиталовложений в науку. Если расходы на научные исследования и технические разработки в США увеличились с 1954 года вчетверо, то одновременно доля только прямых государственных расходов на эти цели достигла свыше 2/3, а учитывая всякого рода налоговые льготы для корпораций, она, очевидно, еще выше. С помощью государства корпорации возлагают на общество в целом не только практически все затраты на развитие фундаментальных исследований, но и основное бремя расходов на такие исследования, которые не сулят им прямой и быстрой выгоды, например практическое использование атомной и термоядерной энергии, космические средства связи и т. п. Даже создание сверхзвукового пассажирского самоле-та, коммерческая эксплуатация которого сулит авиакомпаниям огромные прибыли, финансируется государством либо полностью, как во Франции, либо на 90 процентов, как в США. Иначе говоря, симбиоз частного предпринимательства с наукой чем дальше, тем больше превращается в экономический и социальный паразитизм: эксплуатация бизнесом золотых россыпей науки — это частное присвоение богатства, созданного за счет всего общества.
В исторической перспективе стремление сохранить принципы частнокапиталистического предпринимательства в сфере научной деятельности во многом напоминает попытки развивать промышленность в XVIII веке на основе феодальных методов эксплуатации путем создания крепостных мануфактур и горных заводов. Тогда просвещенные правители щедро наделяли горнозаводчиков крепостными душами и землями, всячески поощряли их за счет казны. Благодаря этому Россия, например, в XVIII веке даже ненадолго вышла на первое место в мире по выплавке чугуна и экспортировала его в Англию. Но эта пиррова победа феодального способа производства, достигнутая ценой расхищения людских и природных ресурсов страны, впоследствии обернулась многими десятилетиями экономической и социальной отсталости по сравнению с Западной Европой, ушедшей далеко вперед по капиталистическому пути. Эта историческая аналогия при всей ее условности весьма поучительна: впечатляющие достижения науки и техники на капиталистическом Западе за последние десятилетия не могут скрыть явные симптомы его грядущей отсталости, он был вынужден уступить приоритет социализму в космических исследованиях, в создании реактивной и сверхзвуковой гражданской авиации, приоритет и в ряде других областей.
Революционное воздействие науки на капиталистическое общество, как считает Роберт Хейлброунер, по своим социальным последствиям сопоставимо с разлагающим влиянием товарного производства и денежных отношений на феодализм. В конфликте между научно-технической революцией и капитализмом, констатирует он в своей книге «Пределы американского капитализма», обнажается непримиримость двух начал: стихийного саморегулирования и сознательного развития, общественных интересов и привилегий меньшинства. Исход этого столкновения, по его мнению, исторически предрешен: «Определенно лишь одно, а именно глубокая несовместимость между новой идеей активного использования науки в обществе и идеей капитализма как социальной системы… В конечном счете капитализм взвешен на весах науки, и обнаружено, что он легковесен не только как система, но и как философия». [146]
146
R. L. Heilbroner, The Limits of American Capitalism New York, 1966, p. 101.
Несовместимость научно-технической революции с капитализмом обнажается и в сфере образования, которое становится одной из ведущих форм общественно полезной деятельности. В этой сфере, быть может, ярче, чем где-либо еще, проявляется переоценка экономических и социальных ценностей, которая происходит в нашу эпоху.
Вплоть до XX века ни одно общество, в сущности, просто не могло дать подавляющей массе населения более чем элементарное образование. Уже только по экономическим соображениям оно могло позволить себе содержать лишь горстку высокообразованных людей, ибо быть образованным — это на протяжении долгих веков означало то же самое, что быть непроизводительным. Университетское образование, как правило, было синонимом роскоши, принадлежности к господствующему классу в антагонистическом обществе. Научно-техническая революция произвела подлинный переворот в экономической и социальной функции образования: теперь уже, наоборот, остаться необразованным равносильно тому, чтобы быть малопроизводительным, а нередко вообще излишним для производства. Многие ученые на Западе называют этот переворот «революцией в образовании». Однако правильнее его рассматривать не как какую-то параллельную революцию, а как вторую неотъемлемую сторону научно-технической революции. Овладение знаниями, или человеческое применение науки, становится столь же важным фактором общественного производства, как и технологическое применение науки.
Современное общественное производство как при социализме, так и при капитализме нуждается в возрастающем количестве высококвалифицированных специалистов, обладающих знаниями на уровне последних достижений науки и техники. По мере того как возрастает значение умственного труда по сравнению с физическим, роль квалификации работников по сравнению с их количеством, принцип «максимум образования максимальному числу людей» становится не только требованием социальной справедливости, но и условием расширенного воспроизводства основной производительной силы общества — трудящегося человека. К концу нашего века в экономически наиболее развитых странах подавляющая часть подрастающего поколения должна будет получать образование, равноценное современному высшему.
«Современное производство предъявляет быстрорастущие требования не к одним лишь машинам, технике, но и прежде всего к самим работникам, к тем, кто эти машины создает и этой техникой управляет. Специальные знания, высокая профессиональная подготовка, общая культура человека превращаются в обязательное условие успешного труда все более широких слоев работников. Но все это в значительной мере зависит от уровня жизни, от того, насколько полно могут быть удовлетворены материальные и духовные потребности», [147] — отмечал Л. И. Брежнев на XXIV съезде КПСС.
147
«Материалы XXIV съезда КПСС», стр. 41.
В ходе научно-технической революции образование, как профессиональное, так и общее, приобретает, с экономической точки зрения, характер «капиталовложений в человека». Экономическая эффективность образования (а им, разумеется, никак не исчерпывается его социальное значение) сейчас уже ни у кого не вызывает сомнений. Многочисленные экономические расчеты, а также конкретные социальные исследования убедительно подтверждают, что затраты общества на образование многократно возмещаются последующим ростом производительности труда. Больше того, хотя продление формального образования в годах неизбежно ведет к тому, что человек, получивший высшее образование, начинает возмещать обществу произведенные на него затраты на несколько лет позже, он все же окупает их полностью, как правило, значительно раньше, чем человек со средним образованием, не говоря уже о том, что на протяжении своей жизни производит несравненно больший, прибавочный продукт.