В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба
Шрифт:
Научно-техническая революция не смягчает, а, напротив, обостряет и углубляет объективные противоречия капиталистического способа производства; она не только в еще больших масштабах воспроизводит традиционные социальные антагонизмы, но и добавляет к ним новые. В ходе научно-технической революции возрастает неустойчивость всей мировой капиталистической системы.
Идеологи буржуазии гораздо более встревожены социальными последствиями научно-технической революции и исходом соревнования двух систем, чем они хотели бы в том признаться не только другим, но и самим себе. Красноречивым подтверждением тому могут служить вырывающиеся у них пессимистические признания, вроде заявления Бжезинского: «…Мой взгляд на роль Америки в мире все еще оптимистичен. Я говорю „все еще“ потому, что сильно встревожен теми дилеммами, с которыми мы сталкиваемся как у себя, так и за рубежом, и особенно социальным и философским смыслом направления изменений в новые времена». [159]
159
Z. Brzezinsky, Between Two Ages. New York, 1970, p. XVII.
Марксисты
160
Л. И. Брежнев, О пятидесятилетии Союза Советских Социалистических Республик. М., 1972, стр. 57.
Будущее человечества, конечно, не предопределено научно-технической революцией, взятой самой по себе, независимо от социального строя и революционных общественных движений. Но вместе с тем было бы наивно полагать, будто переход к коммунизму как в отдельных странах, так и во всемирном масштабе может быть осуществлен помимо научно-технической революции.
Научно-техническая революция — необходимое условие коммунистического строительства, создания материально-технической базы коммунизма. Без нее недостижимы не только изобилие материальных и духовных благ в обществе, но и окончательное стирание существенных различий между городом и деревней, между физическим и умственным трудом, немыслимо всестороннее развитие личности. Как подчеркивал Л. И. Брежнев на XXIV съезде КПСС, перед нами стоит задача исторической важности, чтобы «органически соединить достижения научно-технической революции с преимуществами социалистической системы хозяйства…». [161]
161
«Материалы XXIV съезда КПСС», стр. 57.
Соревнование двух социальных систем на поприще научно-технической революции отнюдь не сводится к тому, у кого будет больше машин и чьи машины будут более совершенными. Социалистическое общество призвано историей продемонстрировать, что нынешний научно-технический переворот и его непосредственные результаты могут быть целиком поставлены на благо человечества, что достижения науки и техники могут служить благородным идеалам социальной справедливости, благосостояния народов и всестороннего развития личности.
Проблема состоит не в том, кому отдать предпочтение, — человеку либо машине. Насыщение цивилизации все более совершенными машинами отнюдь не обязательно сопровождается ее обесчеловечением. Технократия или антропократия? Иначе говоря, господство над народными массами привилегированной «элиты», монополизирующей плоды научно-технической революции, или же всестороннее развитие личности и общества благодаря тому, что достижения науки и техники поставлены на службу всему народу, — такова историческая альтернатива XX века. «В проекте Основного документа Совещания, — говорил Л. И. Брежнев, — подчеркивается, что широкое развертывание научно-технической революции стало одним из главных участков исторического соревнования между капитализмом и социализмом. Наша партия полностью согласна о таким пониманием проблемы.
Используя преимущества социалистического строя, Советский Союз добился серьезных успехов в развитии современной науки и техники. Мы первыми поставили ядерную энергию на службу мирным целям, первыми вышли в космос, добились многих других замечательных достижений, выдвинувших Советский Союз в первые ряды научно-технического прогресса.
Но, говоря об этих успехах, мы не хотим преуменьшать силы тех, с кем приходится соревноваться на научно-техническом поприще. Борьба здесь предстоит длительная. И мы исполнены решимости вести ее всерьез, чтобы доказать превосходство социализма и в этой области. Это отвечает не только интересам строительства коммунизма в нашей стране, но и интересам мирового социализма, интересам всего революционного и освободительного движения». [162]
162
«Международное Совещание коммунистических и рабочих партий», стр. 208.
НА ПОРОГЕ НОВОГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)
«Год 2000-й», «Навстречу 2000 году», «Мир в 2000 году», «Человечество: 2000 год», «Взгляд в 2000 год», «Завтра 2000 год»… Эта «круглая дата» отнюдь не случайно столь часто в самых различных сочетаниях фигурирует в названиях футурологических сочинений, а также в качестве темы для конференций и симпозиумов, посвященных «исследованию будущего». Ее популярность среди футурологов объясняется далеко не одними лишь практическими соображениями — удобством для статистических расчетов, для экстраполяции современных тенденций в будущее и для эффектных сопоставлений с прошлым. Как полагает Дэниел Белл, интерес к футурологии, к социальному прогнозированию и всякого рода пророчествам во многом подогревается именно приближением этого «великого года», «знаменательной даты», «конца нашего века», «рубежа двух тысячелетий» и т. п., до наступления которого большинство людей обоснованно рассчитывает дожить. «Большое внимание, уделяемое 2000 году, — замечает он, — определенно продиктовано магическим значением, которое придается тысячелетию». [163] На протяжении истории религиозные люди в самом деле связывали с тысячелетним периодом мистические ожидания, суеверные надежды и тревоги, получившие наименование хилиазма (от греческого слова «хилиас» — тысяча).
163
«Daedalus», Summer, 1967, p. 640.
Многие футурологи явно склонны спекулировать на этих хилиастических настроениях, распространенных среди населения, связать с наступлением 2000 года воплощение в жизнь определенных социальных идеалов. Если и не всему человечеству, то, по крайней мере, населению экономически высокоразвитых стран они сулят к этому времени материальное благополучие, необременительную работу, огромный досуг и массу развлечений, причем без каких-либо глубоких социальных преобразований, ибо обо всем этом позаботятся наука и техника, своего рода «рог изобилия XX века». Нужно ли бороться за лучшее будущее, коль скоро оно и так наступит, демагогически вопрошали, например, Г. Кан и его коллеги, экстраполируя существующие тенденции развития «стандартного мира» на предстоящие три десятилетия. Такие «утешительные прогнозы» весьма льстили обывателю, который, подобно Тобину, персонажу одного из рассказов О'Генри, готов был примириться с тем, что предсказанные ему неприятности ограничиваются ожогом от сигары, потерянными шляпой и 1 долларом 65 центами наличностью, но никак не желал удовольствоваться тем, что все счастье, обещанное его ладонью, исчерпывается парой бутылок пива с холодной закуской.
Характеризуя подобные взгляды, превалировавшие среди американских футурологов, Р. Хейлброунер писал: «По случаю прошлого тысячелетия на вершины холмов в Европе стекались толпы людей в ожидании светопреставления; теперь же, накануне нового тысячелетия, люди собираются, чтобы опознать первые признаки приближения нового мира. Идея прогресса, неведомая в 1000 году, ярко освещает 2000 год, и воскресные приложения газет, посвященные этому сказочному событию, — легендарному новому году, несомненно, будут обращены скорее к тому, чему предстоит случиться, чем к тому, что осталось позади». [164]
164
R. L. Hеilbгопег, Between Capitalism and Socialism. New York, 1970, p. 260.
Не успела, однако, высохнуть типографская краска, которой были оттиснуты эти оптимистические высказывания, как среди футурологов возобладали прямо противоположные, пессимистические настроения. Если для конца 60-х годов наиболее типичными и популярными были концепции, содержащиеся в работах Комиссии 2000 года, то за последние два года широкое распространение приобрели мрачные прогнозы на будущее Джея Форрестера, Денниса Мидоуза и его коллег из Массачусетского технологического института, разработанные под эгидой так называемого «Римского клуба».