В лапах страха
Шрифт:
В соседний домик заехала тихая городская семейка: мама, папа и дочка. Девочка была необычайно худенькой и бледной; всякий раз, при сильных порывах ветра, она умело сжималась в трясущийся комочек и старалась присесть, словно опасаясь быть унесённой прочь! Как девочка Элли из книжки про Волшебника Изумрудного Города. Но куда в большей степени, Марину впечатлил дневной свет, который оставался видимым даже сквозь плотно сомкнутые пальчики её новой подружки: девочка закрывала Марине глаза ладошками, а та приоткрывала веки и... видела оранжевый ореол. Это было невообразимо, волшебно, красиво! Как если бы тебе показали сказку средь бела дня.
Подружка мало говорила и, по-видимому, была больна. Причём очень серьёзно. Марина старалась не затрагивать неприятной темы: просто вела себя настороженно, стараясь уследить за поведением незнакомой девочки. Поначалу всё складывалось как нельзя лучше: никаких странностей, непонятностей и ужастей Марина не выявила. Неведение успокоило. Правда, лишь до того момента, как не случилось самое страшное.
Сразу после переезда, родители не выпускали дочь даже со двора, будто та была совсем грудной, – на деле же, девочка оказалась на два года старше Марины, – постоянно крутились где-то поблизости, невзначай появлялись из-за каждого угла и тщательно всматривались в родное личико, словно пытаясь прочитать на нём что-то ужасное.
Марина тоже принялась осторожно присматриваться. И вскоре высмотрела! Временами подружка начинала часто моргать, и когда это происходило, игры тут же заканчивались. Саму Марину вежливо просили пойти погулять где-нибудь ещё, а подружку решительно уводили в дом. Та то и дело оглядывалась, будто пытаясь сказать: ты тут не при чём, это всё из-за меня! Маленькая Марина в непонятках хлопала ресницами и плелась домой. Да, было обидно, но ничего не поделаешь: приходилось принять всё, как есть, давясь банальной детской злостью, напополам с жалостью к самой себе, и элементарным непониманием сути происходящего.
Однако со временем, родители подружки успокоились, прекратили постоянную слежку и переключили своё внимание на обычную рутину, связанную с переездом на новое место жительства. Тогда-то девочкам и удалось тайно ускользнуть по утренней зорьке в сторону деревенского кладбища.
Марина побаивалась оставаться в подобных местах одна, а потому была несказанно благодарна подружке, за то, что та так легко поддержала её затею. Хотя в этом была какая-то странность: особенно когда Марина накладывала тревогу родителей девочки на её собственную беспечность. Но, с другой стороны, возможно, подружка просто пыталась таким образом преодолеть собственные страхи, болезнь – если та в действительности была – и как-то самоутвердиться, что ли. Причём не в глазах Марины, а, в первую очередь, в своих собственных. Данность была необходимо ей, как воздух. Однако надумала всё это Марина значительно позже... В то утро они просто шли полакомиться вишней и боязливо оглядывались по сторонам, страшась, ни сколько уснувших на веки вечные мертвецов, сколько озорных деревенских мальчишек, способных выкинуть любую пакость.
Марина отчётливо помнила бескрайний зелёный ковёр, по которому удушливый, пропахший недавним дождём ветерок гнал перекатывающиеся волны. Стебли травы, точно назидаемые невидимой гребёнкой, репетировали заученный танец, синхронно клоня длинные былки и пушистые колоски то в одну сторону, то в другую. Подружка тогда заметила: мол, жалко, что нельзя купить такой ковёр в магазине и постелить дома на пол, чтобы он вот так же колыхался, раскачивался и приятно щекотал голые коленки! Марина согласилась: действительно, жаль! Затем она споткнулась об ухабу, укрытую растительными волокнами, и долго сидела среди осторожных шорохов, вдыхая луговые ароматы и наблюдая за тем, как подружка прилаживает к её ободранной коленке выросший до невероятных размеров лист подорожника. В тот момент происходящее казалось верхом блаженства, а ноющая боль стремительно отступала на второй план, будто была чем-то нереальным, в большей степени, надуманным.
Затем они двинулись дальше, галдя наперебой о различных девчачьих секретах и тайнах. Тогда Марина даже помыслить не могла, во что выльется это, казалось бы, не предвещавшее ничего дурного детское озорство...
4.
Глеб припарковался на Ленина, точнее прижался к бордюру, так как на Ленина нет парковок, а машины бросают прямо на проезжей части; из-за этого в часы пик образуются гигантские пробки, с высоты птичьего полёта так похожие на вытянутые драконьи шеи, источающие сквозь невидимые глазу поры едкие токсины.
Куда смотрит руководство ДПС оставалось загадкой. Да Глеба это, собственно, мало волновало. Ко всему, принцип был ясен: не кусай руку, что кормит тебя, – просто помалкивай и делай вид, будто так всё и должно быть. Кому какое дело до этих опостылевших пробок? Практически весь город день изо дня сосуществует с ними бок обок, и подобный симбиоз уже вроде как смахивает на серьёзные отношения.
«Вот именно: люди спят в пробках, едят в пробках, даже заводят знакомства в пробках, а кое-кто, возможно, ухитряется, вдобавок ко всему, – размножаться... в пробках. Чего уж там: «Город – сказка, город – мечта», – так, кажется, в своё время басил Слава Петкун».
Глеб утопил пальцем кнопку стеклоподъёмника. Уныло понаблюдал за тем, как мутное от грязи стекло отсекло внутреннее пространство автомобиля от уличных запахов, шумов и нудной осенней мороси. Сделалось немного тоскливо. Но лишь на пару секунд. Салон автомобиля, отгороженный от внешних антропогенных факторов, источал запах псины.
Глеб недовольно поморщился, облокотился о руль. Он поиграл педалью газа, терпеливо расшевеливая загнанный двигатель, отчего последний исторг предсмертный рык, коему тут же принялись вторить сингалки стоявших по соседству авто. Отчаянное соло продолжалось не долго: через пару секунд сердце «десятки» зашлось в чудовищной аритмии, затем стало постукивать через раз и, в конце концов, издало утробный булькающий звук, свидетельствующий о неизбежном отходе. Мотор чихнул в последний раз, после чего окончательно заглох.
– Пациент скорее мертв, чем жив, – прокаламбурил Глеб, выключая зажигание. – Похоже, в почках и впрямь камни, – заключил он тоном автомобильного знатока и откинул ремень безопасности.
Подниматься в редакцию не хотелось. Не было настроения попадаться на глаза коллегам, или объясняться с начальством, тем более, переходить дорогу кому-нибудь из кадровиков. Последние непременно примутся заново мусолить его квитанции по субсидированию квартиры, будто от того, сколько они вытянут денег из его многострадального бумажника, зависит смысл всей их дальнейшей жизни. Одно слово: нежить кровососущая, – иначе и не скажешь! Особенно эта их стервозная предводительница – Инесса Карловна. По одной только её фигуре можно смело диагностировать слабость к фаст-фуду, пустым ток-шоу, что оккупировали вечерний прайм-тайм своими банальными сюжетами, и бабским посиделкам, во время которых можно забить на работу, промыть косточки доброй половине отдела и, ко всему прочему, вдоволь нажраться халявных круассанов, заказанных на средства редакции.
Вряд ли у подобной прослойки населения, к коей и относилась недовольная всеми и вся Инесса Карловна, были надёжные друзья или подруги. Если только товарищи, оставшиеся со школьной скамьи или института. Да и те, скорее всего, старающиеся, по мере возможности, избегать взгляда мелких поросячьих глазок, выглядывающих из-под густо нарисованных бровей, в поисках любого изъяна, который можно было бы поскорее засвидетельствовать, озвучить и передать на частотах «сарафанного радио» на радость себе подобным.