В лесах счастливой охоты
Шрифт:
Сойки налетели разом, схватили его за клешни, дёрнули — и оторвали их. Краб боком-боком побежал к воде, перебирая лапками, как пианист пальцами по клавишам. Сейчас удерёт!
Но не тут-то было!
Одна сойка схватила его с одного боку, другая — с другого.
Началась драка. С криками обе скрылись в лесу.
Я поднялся и вынул из ружья патроны.
Вот и суди по крику! Краб-то на хвосте оказался для соек страшней медведя и барса. Какой шум подняли!
— Хорош мой способ, — усмехнулся я. —
Я подошёл, поднял обе оторванные сойками клешни — на память о смешном случае — и шагнул в кусты.
Шагнул, да и замер: на сырой чёрной земле ясно отпечатались круглые следы тяжёлых барсовых лап!
Зверь только что был здесь. Он, видно, как и я, тоже пришёл на шум. Только я смотрел на соек, а он — на меня. Пока я таращил глаза на краба, барс лежал за кустом и следил за мной. Круглые жёлтые глаза его щурились, кончик хвоста вздрагивал. Жёсткие усы, наверное, топорщились в злой усмешке.
И думал барс: «Дурень ты, дурень! Барса — хозяина гор — задумал на глупых сойках поймать! Я не медведь — лесной шатун. Я лежу под деревьями на моховых зелёных диванах и сам слушаю все птичьи разговоры. Птичий язык я знаю лучше тебя… Но тебе повезло: я нынче сыт…»
Дрожащими руками я снова зарядил ружьё и, прикрыв курки шапкой, взвёл их без шума.
Внимательно, не доверяя больше чужим глазам, огляделся кругом. Лес был глух и пуст.
Он умел хранить свои тайны даже от птиц.
У лисьей норы
Захлёбываюсь ветром. Обеими руками зажимаю рот и нос и — тону. Тону, как тонут в бешеной горной реке. Над глыбами камней завиваются смерчики пыли. В скалах рёв, будто обрушиваются на скалы тяжёлые океанские валы. Вот сшибло меня с ног и швырнуло на склон. Поволокло, покатило. Сунуло лицом в какую-то дыру в земле.
Приоткрываю один глаз: дыра — вход в лисью нору. На затоптанном холмике у входа в нору заячьи кости, птичьи перья, мыши. Лисья семья живёт.
Открываю второй глаз — и вдруг в норе, недалеко от входа, вижу живую птицу! Птичка-невеличка, с воробья. Серенькая. Прижалась к стенке норы, хохлится и жмурит тёмный глазок. Нет, не лиса её принесла, — лиса не оставила бы птичку живой. Птичка сама спряталась в лисью нору от бури!
«Ну, брат-птица, — подумал я, — тебе ещё хуже!»
Я спрятал голову за камень и стал ждать конца непогоды. Грохотали в скалах океанские валы. Крутились над камнями чёрные смерчики. Меня засыпало песком и землёй. Песок тёк в уши, набивался в глаза, скрипел на зубах.
Дышу через платок и нет-нет да и приоткрою глаз: как-то
А из тёмной норы медленно высовывается мокрый рубчатый нос. Потом два косоватых жёлтых глаза. Лисёнок!
Стукнул я кулаком по земле, — нос и глаза исчезли. Приподнялся, — птичка шмыг назад в нору!
Протянул я к ней руку — не улетает. Жмётся к стенке и клювик разевает от страха.
Взял я тогда птицу в руку. Дрогнуло в ладони горячее тельце. Но не вырывается. Только сердчишко, как часики: тик-тик-тик!
Разглядел я птичку. Горный конёк называется.
— Ну, раз назвался дружком — полезай в карман! — сказал я коньку. И спрятал его в карман.
Два раза ещё высовывался из норы мокрый рубчатый нос. Но я грозил носу кулаком, и нос прятался.
Буря кончилась только к вечеру. Я поднялся. Сплюнул. Вытряхнул песок из карманов, из сапог. Протёр глаза, вычистил уши. Потом достал конька и посадил его на ладонь. Он встряхнулся, скосил на меня глаз. Вспорхнул и полетел рывками, как Конёк-горбунок поскакал.
— До встречи! — крикнул я ему вслед.
Постоял и начал подниматься в гору.
Лешева дудка
Жил я в горах один. Палатку поставил в лесном ущелье. Называлось ущелье — Чёртова щель.
Была весна. Солнце нагрело воздух. Снег сошёл — остался только в промоинах. Я переходил промоину по снегу и ухнул в снеговую жижу. Выкарабкался, но промок до нитки. И заболел.
У костра и то бил озноб. А солнца тут и не дождёшься. Холодина. Вот чёртова щель!
Особенно холодно под утро. На землю ложится иней.
Мокрые облака заливают ущелье, и всё видится как сквозь мутную воду.
Сплю одетым, натянув сорок одёжек: рубахи, свитер, телогрейку, бурку. На землю постелил спальный мешок и с головой заполз под меховое одеяло.
Ноют спина и ноги, наломанные за день. От сырого мехового одеяла воняет псиной. То жжёт жар, то бьёт озноб. И тогда зубы клацают так, что нужно рукой прижимать прыгающую челюсть. В горле хрипит, в груди мокро хлюпает.
Все болячки начинают ныть. Саднит язык и губы, обожжённые о жестяную кружку. Чешутся руки, ободранные о колючки.
Лежу, вытаращив глаза в темноту, и хриплю. Перед горячими глазами роями кружат зелёные и красные искорки. Как светляки.