В летописях не значится
Шрифт:
И что живы.
Нельзя спешить. Одно неосторожное движение, и каменная лавина хлынет вниз.
Дождаться мастеров. Поставить подпорки. Спустить сети и тощего паренька с непомерно длинными конечностями. Он неторопливо, словно задавшись целью испытать нервы Кайя на прочность, раскатывал сеть, закрепляя ее тонкими костылями, словно ткань булавками. Потом наносил серый раствор, который замешивали тут же, во дворе, стараясь не слишком пялиться на развороченные стены и вспаханную шрапнелью землю. На тела, лежащие в углу. Воздух провонял порохом и медью.
Паренек же полез на дно колодца.
Кайя хотел его остановить.
— Не дури. — Урфин отливал чернотой, лютой, неестественной, которой прежде в нем не замечалось. — Ты слишком здоровый для этой дыры. И я тоже. Чуть не так повернешься…
Договаривать не стал. Очевидно, но… невыносимо ждать.
То, что внутри, соглашается. Шепчет, что и Урфин ненадежен. Он договорился с Хаотом… рассказал, но… всю ли правду? И не надежней ли будет избавиться от него тоже?
Прямо сейчас, пока он близко и не пытается сбежать.
— Гайяр рвет и мечет, но… — Урфин не спускал взгляда с колодца. И разговаривал только затем, чтобы отвлечь. Наверное, следовало быть благодарным, но у Кайя не выходило.
Напротив, Урфин не понимает, насколько близок к краю.
Кайя сам как колодец, который вот-вот переполнится сточными водами. Затопит всех.
— …у него сын. У тебя — дочь. Удачная партия, особенно если других наследников не будет…
Веревка дрожит от напряжения. Поскрипывает ворот, который опускают медленно. И людям не следует мешать. Кайя сильнее, но он не способен чувствовать землю и камни, веревку, ворот. Ошибиться легко.
— Я не говорю, что он виновен. Вряд ли. Он слишком умен, чтобы замарать руки в… этом. Но иногда достаточно вовремя не услышать…
Например, того, как с шелестом осыпается песок. И дрожит пеньковая струна под двойным весом.
Выше.
Ближе. И уже недолго осталось.
Все обошлось. Почти. Было бы что-то серьезное, Кайя почуял бы. Он и сейчас ощущает, с трудом удерживая себя на краю колодца. То, что внутри, подсказывает: если убрать людей и самому взяться за ворот, то дело пойдет быстрее.
То, что внутри, не желает слышать об осторожности, потому что слышит, как ползет трещина по каменной корке, как, выскользнув из плена сетей, падают мелкие камни, как звонко ударяют о дно, и каждый звук — плетью по нервам.
Еще Урфин со своими разговорами…
— Думаю, через час или два тебе доставят исполнителей. Скорее всего, в виде трупов. С трупами сложно разговаривать.
Порыв ветра запутался в ветвях яблони, сорвал измятую листву, швырнул в колодец…
— Но нам ведь будет недостаточно?
— Нам? — Кайя сумел отвести взгляд от черного провала.
— Ну… у тебя сын, у меня дочь. Я, быть может, тоже на хорошую партию для нее рассчитываю. Он замечательный мальчишка, Кайя. И не заслужил такого. Если ты… если у тебя не получится с ним, то позволь мне. Не отсылай из семьи. Подрастет — ладно, всем уезжать приходится, но сейчас — не отсылай.
Его сыну полтора года. И он боится Кайя.
Страх инстинктивный.
И правильный.
Кайя иногда думает, что этого ребенка не должно было существовать, но мысли абстрактны. И вид Йена вызывает уже не злость, а скорее любопытство: Кайя не приходилось иметь дела с детьми.
За ним было интересно наблюдать.
И пожалуй, то, что внутри, соглашается: Йен не совсем человек, поэтому убивать его не обязательно.
Их подняли вдвоем. В грязи. Крошке. И запекшейся крови. Кайя было страшно прикасаться, потому что он не знал, не причинит ли боли этим прикосновением.
А люди смотрели. С сочувствием. Со страхом. С ожиданием. Чего?
Он не знал.
— Я цела. — Изольда повторяла это как заклятие. — Цела… только упала немного. Немного упала.
Она улыбалась счастливой безумной улыбкой, не понимая, что плачет. И с Йеном не желала расставаться. Ее уговаривали, а она слушала, кивала, но не разжимала руки.
И доктор — с ним тоже повезло настолько, насколько это возможно в нынешнем мире с его примитивной медициной, — сдается. Он прикасается к Изольде осторожно, трепетно, и Кайя благодарен ему за это. Но док — человек и способен не на много.
— Иза, посмотри на меня. — Кайя видел их боль, одну на двоих, и растерянность, и обиду, которая появляется, когда боль несправедлива. — Сейчас я кое-что сделаю. Просто, чтобы помочь. Как на турнире. Помнишь?
— Я цела…
Боль всегда горькая, а эта — особенно.
— Хорошо. Я просто должен убедиться.
Если у него получится. Что Кайя знает о человеческом теле, кроме того, что оно хрупкое до невозможности.
— Я загляну в…
Внутрь?
В разум?
В ту часть сознания, которое еще не разум?
— А ты поможешь Йену? — Она не уклоняется от прикосновения. — Обещай, что ты поможешь…
— Конечно.
Она действительно цела. Почти. Ушибы. Трещины в ребрах, особенно по левой стороне. Царапины. Но ни разрывов, ни внутреннего кровотечения, которое представляло бы реальную угрозу жизни. Правда, в ближайшие дни ей будет хуже некуда…
Кайя поможет, он заберет боль.
— Не надо. — Она выдыхает и разжимает руки. — Я справлюсь. Я… взрослая. Йен. Ты обещал.
С Йеном сложнее. Он еще меньше и легче, чем Кайя себе представлял. Смотрит обреченно. У него не осталось сил бороться, и это неправильно, чтобы вот так.
— Не бойся меня. — Пустое слово.
Кости еще слишком хрупкие. Его шею двумя пальцами переломать можно даже обычному человеку. Большая берцовая и малая берцовая немногим крепче. Перелом обеих, и на одном уровне. Смещения нет. Осколков тоже. Это хорошо. Рваная рана на руке выглядит жутко, но крупные сосуды не задеты. Ушиб спины — очень плохо. Но позвонки целы, и спинной мозг не поврежден. Шишка на лбу. Губа разбита.